Вот так субботним вечером я оказался внутри иудейского дома.

Если не считать Задара, это был один из тех немногих случаев в моей жизни, когда мне удалось побывать в настоящем доме. Детство мое прошло в примитивном замке. Три года я провел в келье аскета-отшельника и в аббатстве. Бывал и в крестьянских хижинах, но все больше мимолетно. Тут впервые увидел удобное жилье простого люда, дающее ощущение настоящего дома, где жизнь течет спокойно, где хранят семейные традиции. Меня самого удивило, насколько чужеродным элементом я ощутил себя в этой опрятной комнатушке. Было непонятно, кто здесь живет и почему Самуил со старейшиной выбрали именно этот дом. Большинство мужчин разошлись, унеся с собой ножи, к моему облегчению. Остались только Самуил и старейшина.

В доме, как и во всем небольшом поселении, было тихо, но все буквально содрогалось от напряжения. Как странно, что вся община занималась своими обычными делами — люди гуляли, ели, молились, а тем временем по другую сторону стены разгоралась битва за Галатскую башню. Из глубины дома в комнату заглянула старуха. Она вошла, держа в руках разбухшую котомку: видимо, собирала вещи, намереваясь бежать, прежде чем в Перу ворвутся мародеры-крестоносцы. Вероятно, община занималась все-таки не совсем обычными делами.

Никто не развел огня, чтобы приготовить пищу, не зажег свечей, хотя на столике стоял пустой двурогий канделябр. Впрочем, достаточно было и уличного света — окна выходили на юг и глядели на летний вечер с такого крутого холма, что была видна крыша соседнего деревянного дома.

Старуха, хозяйка этого дома, чем-то напоминала Джамилю, но только в той же степени, в какой люди в толпе походят друг на друга. Как и у Джамили, у нее были темные глаза и смуглая кожа, широкие бедра и плечи, но узкая талия. Круглое лицо с резкими чертами. Как и в Джамиле, в ней чувствовалось достоинство, граничащее с высокомерием, хотя она явно была в смятении. Мой толмач, видимо, извинялся перед ней, как мне показалось вначале, за то, что мы вторглись в ее дом в субботу. Или, что более вероятно, за то, что прервали ее подготовку к побегу. Но что бы он ни говорил, от его слов она с грохотом выронила котомку и уставилась на меня в таком ужасе, что я чуть было сам не начал извиняться. Старик и хозяйка дома обменялись несколькими сухо произнесенными фразами. Наконец молодой человек повернулся ко мне.

— Откуда ты знаешь Джамилю?

— Я знаю какую-то Джамилю. Откуда мне знать, что она ваша Джамиля?

Теперь, когда мне удалось так близко подобраться к тому, чтобы вернуть ее в общину, я вдруг почувствовал, что не хочу этого. Все здесь казалось мне чужим, никак не связанным с ее жизнью.

Самуил холодно посмотрел на меня.

— Когда-то здесь жила девочка, которой сейчас около тридцати лет. Ее родители — Исаак и Руфь. Они переехали в Геную, когда Джамиля была ребенком. Во Франции она вышла замуж за врача, с которым была знакома еще в Пере. Они уехали в Египет, во дворец предводителя мусульман, и у них родилось двое детей — Вениамин и Мириам. Нам рассказывали, что пять лет назад германцы там устроили бойню, и больше мы ничего о ней не слышали.

У меня сжалось в груди. Нет, все-таки я потеряю ее, отдам этим чужакам.

— Да, она та самая женщина. На дворец напали, ее родных убили, а саму Джамилю увез в плен один венецианец.

Самуил быстро заморгал. Старуха от нетерпения дернула его за руку. Он что-то тихо произнес. Такая реакция была для меня неожиданной. Хозяйка дома чуть ли не бросилась на меня с кулаками, громко чего-то требуя.

Не зная, что сказать, я решил закончить рассказ как можно более лаконично:

— Мы отплыли из Венеции и привезли ее с собой. Сейчас она в армейском лагере.

Самуил оцепенело повторил все слово в слово, едва шевеля губами. Старики охнули, потом женщина начала всхлипывать.

— Почему ты это сделал? — сурово спросил Самуил.

— Ой, ну сам знаешь, поступил как христианин. — Самуил не воспринял иронии, и тогда я просто махнул рукой. — Не обращай внимания. Просто взял и сделал. Она выглядела такой печальной, и все, что с ней случилось, было несправедливо, вот мне и захотелось ей помочь. Пилигримы не знают, кто она такая. Не стоит это переводить, — добавил я, когда Самуил, изумленно приклеившись ко мне взглядом, начал бормотать на своем языке. — Она в шатре Грегора Майнцского, лучшего человека во всей армии.

Самуил напрягся.

— Лучшего воина, ты хочешь сказать. Лучшего убийцы. К тому же германца?

— Я не видел, как он сражается. Он просто хороший человек. Сердцем хороший.

— Несомненно, настоящий Иуда Маккавей,[31] — с сарказмом изрек Самуил. — Второй Осия.[32] Возрожденный Гедеон.[33]

— Нет. Он действительно пытался отговорить военачальников от сражения. Джамиля находится под его защитой.

— Не сомневаюсь, — мрачно произнес Самуил. — Не знаю, право, как сказать…

— Клянусь тебе, он ее не коснулся. Есть ли у нее здесь родные?

Самуил нетерпеливо покачал головой.

— Ты разве не понял, почему мы привели тебя в этот дом? Эта женщина, Девора, — бабушка Джамили.

Теперь настал мой черед изумляться.

— Госпожа! — невольно произнес я и отвесил глубокий поклон старухе, которая смотрела на меня, как на сумасшедшего.

Мне вдруг стало ясно, что не такого этикета от меня ожидали. Вообще-то я повел себя по-идиотски: ведь ни разу не видел, чтобы Джамиля отвешивала кому-то поклоны. Что делать дальше — понятия не имел. Как-то не успел заранее спланировать.

— Я приведу ее сюда! Или вот что… Сейчас она находится на той стороне Босфора, в основном лагере. Есть тут какие-нибудь другие родственники? Могу отвести их к ней.

Самуил ткнул себя в грудь.

— Я знал Джамилю ребенком. Она замужем… была замужем… за моим братом. Тем самым врачом, который уехал в Александрию.

— Выходит, ты уже пострадал от пилигримов, — тихо сказал я.

— От германских пилигримов, — уточнил он ядовито.

— Значит, ты и есть ее родня. Пойдешь со мной к ней?

Я устыдился, насколько сильно возросло мое нежелание отдавать ее этим людям, которые снова сделают из нее чужого для меня человека. Чувство вины только еще больше укрепило мою решимость довести дело до конца, а еще меня чуть не стошнило от отвращения к самому себе.

— Иудей в лагере крестоносцев? Как раз в то время, когда вы готовитесь завоевать нас? Вряд ли это сражение можно назвать битвой Бегемота с Левиафаном,[34] но удивительно, как они до сих пор не сожгли все наше поселение…