Ворота распахнулись, и одновременно с вершины башни обрушился дождь зажженных стрел, полетевших на корабли, стоявшие у берега. Катапульта на крыше башни метала огромные булыжники. Поднять их наверх могли только человек двадцать дюжих мужчин. Ни одного корабля камни не задели, но подняли такие волны, что перевернулось несколько баркасов. Склон холма непрерывно обстреливался зажженными стрелами, а из ворот башни продолжал выливаться поток солдат.

Возле основания башни уже пал целый отряд фламандских пехотинцев. Пока Балдуин Фландрский выкрикивал приказы, пытаясь построить свой батальон, фламандские рыцари и бароны собрались вместе и, более защищенные, чем пехотинцы, пошли в атаку на прибывающих греков. Остальные воины, с трудом передвигавшиеся по неровному склону, все-таки добрались до своего оружия, и уже через несколько минут преимущество внезапности для греков закончилось.

Преимущество высоты, однако, по-прежнему для них существовало, так как большинство из нас находилось ниже их на склоне. Греки окружили Жака д'Авеня, фламандского барона, — возможно, по ошибке приняв его за великого Балдуина Фландрского, так как их вымпелы похожи, — и нанесли ему удар мечом по лицу. Его, истекающего кровью, поволокли вверх по холму, к башне. Полагаю, они намеревались сбросить его с верхней площадки, прямо к нашим ногам.

Вокруг царила такая неразбериха, что никто ему не смог помочь, пока рыцаря не дотащили почти до самых ворот. Но тут, прямо как описывается в героической балладе, один фламандец совершил подвиг, продемонстрировав невероятную преданность. Прорвавшись к своему коню, он вскочил в седло, выхватил меч и поскакал во всю прыть вверх по склону к башне, один, без прикрытия. По пути он разил каждого, кто к нему приближался, а когда добрался до греков, похитивших его хозяина, то великолепными ударами снес головы двоим, перекинул раненого барона через холку коня и помчался вместе с ним вниз по склону, где было безопасно. При этом герой не получил ни царапины.

Мы, до которых греки пока не добрались, наблюдали за происходящим от подножия холма, словно за турниром. Мы зааплодировали и встретили героя радостными криками, хлопая друг друга по ладоням, словно бились об заклад. Настроение мгновенно переменилось: через несколько секунд половина рыцарей уже сидели в седлах. Лошади под нами начали тяжелый подъем в гору, когда утреннее солнце светило в спину, и началась наша мощная контратака.

Едва мы превратились во всадников, у греческих солдат не осталось ни одного шанса. Как и вчера, они запаниковали и попытались бежать. Некоторые кинулись с холма к воде, где заканчивалась огромная цепь, переброшенная через бухту, — она была толщиной с руку кузнеца, который ее выковал. Такая цепь выдержала бы сколько угодно человек, но когда они поползли по ней, как муравьи, то превратились в легкие мишени для арбалетчиков на кораблях. Раненые с криками падали в воду и погибали. Другие побежали к баржам и лодкам, которые накануне ночью коварно перевезли их сюда, но и здесь они оказались на открытом пространстве, так что многих ждала смерть.

Несколько сотен варягов, однако, развернулись обратно к башне, намереваясь замкнуть ворота. Все это время с башни лился греческий огонь — часть его летела на стрелах, какую-то часть выдували через трубки.

Мой брат Отто первым сообразил, что ворота башни вот-вот захлопнутся, и криками привлек мое внимание. Мы пришпорили Самму и Оро, перейдя на галоп, с трудом прорвались к башне и спрыгнули с седел, прежде чем лошади остановились. Оба споткнулись от такого тяжелого приземления, но потом вновь обрели равновесие и, словно отрепетировав заранее, перешагнули порог и навалились всем весом на одну из створок ворот, пока варяги старались сомкнуть их. Пришлось принять удары мечей, топоров, кинжалов. Все они отражались от наших кольчуг, но, клянусь головой святого Иоанна, мы были бы обречены, если бы не помощь франков, тут же кинувшихся к нам на выручку.

Ворота замедлили ход на своих огромных скрипящих шарнирах, но не остановились. Мы с Отто оказались зажатыми в тисках, когда створки сблизились. Через секунду нас раздавило бы в лепешку, но другие всадники зацепили края ворот крюками и развели створки в стороны. В образовавшийся проход свободно проехали вооруженные крестоносцы и ворвались в башню. Задыхаясь от усталости, мы с Отто ринулись вместе с ними. Вокруг было столько людей, что нам с трудом удалось вынуть мечи.

Я был воспитан как воин; армейская выучка засела во мне гораздо глубже, чем религиозный пыл, а гнев, накопившийся за последние десять месяцев, искал выхода. Держа меч обеими руками, я замахнулся на какого-то варяга и почувствовал приступ удовлетворения, когда лезвие меча перерубило ему хребет у шеи. Охранник повалился на пол, где его затоптали его же товарищи, но к тому времени я успел развернуться, выставив перед собой щит, и нанести второй удар уже по другому часовому, на этот раз на уровне пояса. Лезвие меча легко скользнуло под доспехи из пластин внахлест, я сделал выпад, проткнув противнику живот, и рывком отбросил его к стене. Тело заскользило на пол, оставляя на стене кровавый след. Стрелы сыпались градом с верхних этажей и невыносимо громко стучали по моему шлему. Из-за шлема видимость была затруднена, но я повернулся и все-таки нашел Отто, когда тот сражался с охранником — нет, больше не сражался. Отто одолел его. Перерубил противнику грудь пополам. Я снова развернулся в поисках новой цели. Большинство византийцев успело скрыться на верхних этажах. Их преследовала такая густая толпа пилигримов, что места еще одному рыцарю не нашлось.

Через секунду с вершины башни истошно просигналила труба, сообщая, что греки сдались.