Она направлялась в дом, куда меня отвели накануне, только не отрывала взгляда от тропы, чтобы не видеть руин, — иначе она могла сбиться. Детские воспоминания не подвели: через минуту мы подошли к каменному фундаменту с остатками обгоревших бревен. Все остальное превратилось в пепел, втоптанный в землю мародерами. Если бы снова поднялся ветер, здесь невозможно было бы дышать еще несколько дней. Я инстинктивно и нервно начал высматривать, не торчат ли где человеческие кости, но все, что могло сгореть, сгорело дотла.

— Вот ее дом, — прошептала Джамиля, глядя на руины остекленевшим взглядом.

— Знаю, Джамиля. Я ведь был здесь. Сидел на табуретке в этой комнате и разговаривал с твоей бабушкой и еще двумя мужчинами, которые тебя помнили. Именно здесь. — Я показал с чувством вины на пепелище. — Это был дом.

Джамиля кивнула, глядя в никуда.

— Это был чудесный дом. Именно здесь я услышала тот стишок, которому научила тебя. Помню, как рассказывала его своей дочери в Египте и вспоминала эту комнату, где сама его выучила. Ты сказал бабушке, что я жива? — Она слегка улыбнулась, но голос ее дрожал. — Хорошо, что она узнала.

— Не могли же они все погибнуть, — сказал я. — Вся община. Наверное, они успели убежать. Кто-то наверняка помог твоей бабушке. Я перелез через ворота вчера, когда начался пожар, но из-за дыма не смог никого отыскать.

— Они ушли. — Она пожала плечами.

— Я отыщу их. Или хотя бы отвезу тебя обратно в Александрию, как обещал вначале. У тебя там должны были остаться родственники. Я найду для тебя дом.

Она покачала головой. Сначала мне показалось, будто Джамиля отказывается от моего предложения, но она просто вновь погрузилась в воспоминания:

— Помню, как впервые увидела тебя. Маленький чужестранец безумного вида придушил того ужасного человека и объявил, что спасет меня и доставит домой с помощью христианского войска. Я подумала, что ты не в себе! Все твои поступки не заставили меня переменить мнение о тебе, но… — Она показала рукой на обгоревший фундамент дома, глаза ее увлажнились. — Ты выполнил обещание. Пусть случайно, но все-таки, Господи, я стою здесь, ты сдержал слово. Это мицвах.

— Что это значит? Самуил тоже так говорил.

— Самуил?

— Тот человек, который знал твое семейство.

Джамиля собралась с мыслями.

— Очень старый? С густой белой шевелюрой?

Я покачал головой.

— Нет, молодой, рыжеватый. Брат твоего мужа.

Она вздохнула, и на ее губах появилась печальная улыбка.

— Ой, помню его в детстве. Он всегда был очень высокий, — сказала она, словно не о росте, а о черте характера. — Их мать была родом из Франции. Она учила меня французскому, поэтому мне так легко дался язык позже. Теряюсь, право, сколько еще здесь оставалось людей, которых я знала детьми. Мицвах — это добрый поступок, — добавила она. — Проявление добродетели.

— Это будет мицвах, даже если не удалось завершить начатое? — Я обвел рукой руины вокруг нас. — Не знаю теперь, что для тебя сделать. Даже не знаю, что для себя сделать.

Джамиля взяла мою руку в свои. Они сильно дрожали.

— Думаю, во время хаоса лучше всего не метаться. То, что сейчас творится вокруг нас, — настоящий хаос, и продлится он еще несколько дней, не меньше. Но потом все успокоится, и мы сможем снова увидеть прямую дорогу. Мы с тобой должны отсидеться, пока гремит буря, а потом в наступившей тишине решим, куда поведут нас наши дороги. Сейчас, накануне больших событий, о которых мы с тобой мало что знаем, лучше ничего не предпринимать. Давай наберемся терпения и посмотрим, что будет дальше.

Четыре дня армия оставалась в лагере перед Галатской башней, ожидая доказательств, что узурпатор готов капитулировать (или хотя бы «катипулировать»). Никаких доказательств не последовало. Грегор предлагал отрядить в город посланников или на худой конец лазутчиков, чтобы те разузнали, как обстоят дела. Ожидание сводило его с ума. Лето проходило впустую, и он не собирался еще раз зимовать не там, где надо, в качестве оккупанта. Созвали военный совет, и, не обращая на Грегора внимания, бароны (к ним неохотно присоединился мрачный Дандоло) решили пойти штурмом на Влахернский дворец, императорскую крепость на северной окраине, за городскими стенами.

Армия снялась с места и прошествовала на материк по северному берегу бухты, дойдя до моста, по которому войска узурпатора отступили от Галатской башни неделей раньше. Жарким сухим июльским полднем воины расположились возле недавно покинутого монастыря на невысоком холме, с которого можно было видеть всю бухту, а южнее — сам город. Константинополь с этой точки обзора — противоположной той, с которой мы любовались им, идя по Мраморному морю, — тоже выглядел удивительно. Окруженный гигантскими рвами и двойной каменной стеной, с десятками башен на расстоянии пятидесяти шагов друг от друга, он протянулся на многие мили от края бухты, где мы находились, на юг и запад к Мраморному морю, образуя треугольник.

Пилигримы вовсе не собирались штурмовать город. Атаке должен был подвергнуться только узурпатор, а не его народ. Император скрывался во Влахернском дворце. Влахерна располагалась в северном углу Константинополя. Воинам предстояло каким-то образом пробить брешь в стене, свергнуть узурпатора, посадить на его место царевича Алексея, а затем всем вместе погрузиться на корабли и поскорее отплыть в Святую землю, пока не наступила зима. (Теперь снова говорю «всем вместе», ибо с потерей Перы я вернулся к первоначальному плану отвезти Джамилю в Египет.)

Венецианцам предстояло начать атаку с моря возле Влахерны, тогда как войско собиралось предпринять собственный штурм оборонительных сооружений дворца. Узурпатор, как следовало из плана, должен был угодить в тиски.

Так что венецианцы остались на своих судах, готовили их к бою: пропитывали шкуры уксусом и прибивали их к корпусу корабля, чтобы защититься от огня; плели из лиан неплотные сети, затем укрывали ими мачты и нок-реи, чтобы смягчить удары выброшенных катапультами камней. Они также сколачивали переносные лестницы с крюками на конце. (Когда корабли вплотную подойдут к стене со стороны моря, то с помощью этих лестниц, зацепившихся за кладку, можно будет штурмовать башни.)

На этот раз устройство лагеря заняло больше времени, чем обычно: пришлось строить защитный палисад вокруг осадных орудий, поскольку варяжская гвардия пыталась разрушить их во время коротких и яростных вылазок, случавшихся по шесть раз на дню. То, что палисад возводили долго, чуть не доконало Грегора: он все время торопил события, чтобы мы могли вернуться на корабли и взять курс на Египет. Я тоже этого хотел. Мало того, у нас снова начали иссякать припасы, но отдаляться от лагеря в поисках провизии было небезопасно. Теперь даже самый последний пехотинец понимал необходимость одержать победу быстро: как только коронуют царевича Алексея, он сразу всех накормит. Организовали семь батальонов, и те несли неусыпную охрану укреплений и фуражиров. Но стоило какому-нибудь батальону заступить на дежурство, не проходило и часа, как он сам был вынужден отбиваться от противника. Через несколько дней такой жизни нервы у всех уже были на пределе, терпение иссякало, а в животах постоянно урчало.