Она взяла у него из рук книгу и забралась к нему под одеяло.

— Знаешь, Ян, я еще не разучилась краснеть. Веришь ли, я два раза покраснела сегодня вечером.

— Не может быть.

— А еще я уже побывала в Японии и смеялась там над лосем, который торжественно спустился с Фудзиямы. Он подмигнул мне правым глазом, поэтому я не заметила, был ли у него левый. Он кого-то напомнил мне, потом уже я сообразила, что он похож на старого садовода в Слемдале, того, с птицами…

Она вдруг замолчала.

— Сейчас для нас более важен другой садовник, — проговорил Ян после недолгого молчания

Фелисия замерла. Следовало что-то сказать, что-нибудь придумать. Ян удивится, если… Но, может, он уже все знает?…

От волнения она не могла говорить.

По-видимому, Ян ничего не заметил, потому что произнес ровным голосом:

— Меня бесит, что он не спускает с тебя глаз. Мне даже хочется попросить его держать себя в руках. Он похож на самца в период гона.

Фелисия осторожно перевела дух.

— Отвратительный человек, — сказал Ян, — и никто не знает, что копошится у него в мозгу. Но если ему что-то втемяшится в голову, он не отступит. Во время войны мы пользовались им, как инструментом… Понимаешь, Фелисия, что-то в нем мне не нравится. Когда он приехал к нам в сорок пятом, было очень странно, но… Не думаю, что я взял бы его к себе, если б он приехал на месяц или на два позже. Я взял его на очень выгодных для него условиях, заключил с ним очень выгодный для него договор, теперь это, правда, уже неважно, но это так.

Фелисия прокашлялась, пробуя голос.

— Что ты имеешь против него?

— Трудно объяснить. Он делает все, что требуется. И всегда делал. Ты знаешь, я люблю, чтобы работники не ждали моих указаний. Меня тошнит от людей, которые не чувствуют себя взрослыми и не исполняют своих обязанностей, если им каждый день не напоминают о них. Помнишь нашего первого скотника?

Конечно, Фелисия его помнила. Яну стоило больших усилий каждый день повторять ему, что следует сделать, иначе тот не сделал бы ничего. Однажды утром, когда голодные коровы мычали так, будто скотный двор был объят пламенем, Ян прогнал этого работника. Его терпение лопнуло. Он заплатил работнику неустойку, это все равно вышло дешевле…

— Туру Андерссену не нужно давать никаких указаний. И все-таки мне хотелось бы, чтобы его тут не было. — Ян заложил руки под голову и смотрел в потолок. — Иногда все понимаешь, а сделать ничего нельзя. Мне бы хотелось расстаться с Туром Андерссеном. Он никогда не знал женщины, и от него за версту разит насильником. Такие, как он, находятся на самом дальнем рубеже от морали.

Он вздрогнул и прислушался.

— Что там? — спросила Фелисия и тоже прислушалась. — Мне показалось…

Ян спрыгнул с кровати и бесшумно подкрался к двери. Фелисия смотрела сзади на его крепкие мышцы и думала о том, что Ян очень сильный — человек из железа. Он открыл дверь и выглянул в коридор, прислушался. Потом легким, упругим шагом добежал до лестницы и спустился вниз.

Вернувшись, Ян еще долго стоял голый в дверях и смотрел в коридор.

— Странно, — сказал он, — я ясно слышал…

Он закрыл дверь и лег.

— Наверное, этот дом еще слишком новый. Он еще не осел. Еще стоит и разговаривает сам с собой.

Фелисия видела, что Ян сам не верит своим словам, но потом он как будто забыл об этом эпизоде. Она прижалась к нему и наблюдала, как он погружается в сон. Ян напряженно работал с утра до вечера. Он любил тяжелую работу. Поэтому, добравшись до кровати, сразу же засыпал как убитый. Нынче он лежал с книгой. Значит, надеялся, что она придет к нему. Фелисия улыбнулась — Ян уже спал. Она всегда уходила от него, когда он уже спал. Ей было приятно смотреть, как он засыпает. Это было трогательное и мирное зрелище.

Случалось, Ян сам приходил к ней, но очень редко, так редко, что это было как бы не в счет. Он приходил к ней накануне. Но до этого не приходил несколько месяцев. Почему только она…

Фелисия перестала гладить Яна, подождала еще немного, потом тихонько встала с кровати, вышла в коридор и закрыла за собой дверь. В дверях своей комнаты она задержалась и внимательно оглядела коридор. Потом вошла к себе. Еще раз перебрала все, что лежало на ночном столике, выдвинула ящики, открыла шкаф. У нее все было уложено так, что она сразу обнаружила бы пропажу. Заперев дверь, она легла.

Пока она устраивалась, выбирая удобное положение, Ян быстро проскользнул мимо ее двери, стараясь держаться у самой стены, чтобы не скрипели половицы. Он использовал обычный прием охотников на боровую дичь, которые продвигаются вперед, пока птица оглушена собственным токованием. На нижней ступеньке он замер и снова прислушался. Не зажигая света, подошел к двери веранды и проверил, заперта ли она. Она была заперта, и ключ торчал в замке. Потом одно за другим проверил все окна в доме и наконец кухонную дверь. Все было заперто изнутри. Вечером он уже проверял это, и результат был тот же самый. Ян замер в темноте, его мысль лихорадочно работала. Загадка казалась ему неразрешимой. Может, Фелисия подозревает того же человека, что и он, но молчит об этом? Почему они уже много лет не могут застать на месте преступления вора, который завелся у них в доме? Кто он? Молчание Фелисии можно извинить — ведь она думает, что это Юлия, и стоит на том. Ян был склонен согласиться с ней, однако хотел бы убедиться в этом, а не только предполагать.

Сентиментальным Ян не был. Он говорил себе, что в Венхауге вне подозрений могут быть только два человека — он сам и Эрлинг. Между кражами редко проходило больше двух недель. Хоть Эрлинг и был способен на многое, но даже ему не удалось бы, сидя в Осло в каком-нибудь ресторане вроде «Блома» или работая дома в Лиере, в то же время украсть что-нибудь в Венхауге. Прислуга также была вне подозрений, она не оставалась на ночь в Новом Венхауге. Если бы воровал кто-нибудь из прислуги, он бы давно попался в одну из ловушек Яна. Оставались четыре человека. Юлия, Фелисия и девочки. Кто бы из них ни оказался вором, Яну это было бы одинаково неприятно. Фелисия? Ян не закрывал глаза на разносторонние способности своей жены. Если она действительно впадает в такие пограничные состояния, о каких говорила Юлии (Ян был уверен, что на ясную голову Фелисия никогда бы не сделала ничего подобного), у нее могли быть мотивы ненавидеть Юлию.

Яну было двадцать лет, когда он влюбился в Вигдис Лауге, свою ровесницу, дочь торговца в Конгсберге. Они познакомились на танцах, устроенных на сеновале соседней усадьбы. Вигдис жила летом вместе с родителями, младшим братом и сестрой в старом домике арендатора, принадлежавшем этой усадьбе, он назывался Йестхауг и в прежние времена, как говорили, относился к Венхаугу.

Во время первого же танца Вигдис пожаловалась Яну, что лето у нее будет испорчено, потому что ей придется заботиться о брате и сестре. Родители собираются часто ездить по делам в Конгсберг, и ей придется работать за троих. Ян вежливо посочувствовал Вигдис, и уже через пять минут на него вылилось ее возмущение, вызванное его вопросом: так ли уж много забот требует семнадцатилетняя сестра и пятнадцатилетний брат? Неужели они такие беспомощные, что не справятся сами? Вскоре он убедился, что Вигдис сказала правду: ее отдых действительно был испорчен и брат с сестрой, безусловно, играли в этом определенную роль. Вигдис сама портила себе жизнь, приставая к ним, потому что они не слушались ее и не хотели делать то, что она намеревалась сделать в отсутствие затерроризированной ею матери. Этим террором Вигдис всегда все себе портила. Брат и сестра взбунтовались, оказали сопротивление и стали все для себя делать сами. Пусть и она поступает также, а не хочет — ее дело. Власть ускользала у Вигдис из рук, и она не могла с этим смириться. Спустя несколько лет Ян понял, что ему следовало влюбиться в сестру Вигдис, но тогда он уже ко всему относился философски. Это был его первый любовный пожар, и он навсегда сохранил память о Вигдис. Картина далекой молодости и светлых ночей хранилась в отдаленном уголке его сердца. В тот раз он сильно обжегся, однако постепенно оправился и начал рассеянно поглядывать на других девушек — еще не хватало, чтобы он чувствовал себя несчастным!