Ян блаженствовал, все его чувства были удовлетворены, он хорошо отдохнул, хотя проспал всего три часа. Упершись локтями в матрац, он сжал кулаки и с хрустом потянул шею. Кровь в нем бурлила и пела, он никогда не ощущал своего тела так, как в то утро, каждый член, каждую мышцу. Подложив руки под ягодицы, он приподнял нижнюю часть туловища и задрал ноги, ему было приятно смотреть на свои красивые ноги, на щиколотки, на сильные, железные ляжки. Он развел ноги и через получившееся большое «V» смотрел в окно на качающиеся верхушки берез. Сейчас он мог бы сокрушить гору. Ян стал сдвигать и раздвигать ноги в такт песне, но пел негромко, ему не хотелось выставлять себя на посмешище:

Иду я с девушкой на бал,

Нас ждет зеленый луг,

Приподнимаю шляпу,

И мы вступаем в круг.

Пою я для нее одной Под голубой луной.

Фаллера-ра! Идем, дружок,

Ты отдохнешь со мной!

В последние годы, когда Ян смотрел на Юлию, его мысли порой возвращались к молодой, далекой Вигдис. Не дай, Господи, чтобы эта женщина узнала, что я, хоть и редко, думаю о ней!

Он знал, что Вигдис в этом не сомневается, но никаких доказательств у нее все-таки не было. Ян понимал, что женщине, которую раньше боготворили, трудно представить себе, что ее больше не боготворят. В худшем случае она начинает сочинять легенды, будто тот мужчина несчастен с выбранной им женщиной, в конце концов это может стать навязчивым бредом и привести к тяжелым последствиям, особенно если она не удовлетворена тем, как сложилась ее собственная жизнь. Если бы Вигдис узнала, что он иногда вспоминает о тех днях, ей было бы трудно понять, что речь идет о чем-то хоть и связанном с ней, но не имеющем к ней отношения, — это было нечто, встроенное в нишу, некое видение с ее именем, которое, подобно ядовитым веществам, отложилось в организме и не может быть из него выведено. Теперь все это было далеким и смутным, однако призрачная мечта могла бы еще проснуться, если бы можно было вернуться назад, к Вигдис 1934 года, обойдя по кривой исчезнувшее время и то отвратительное пугало, каким стала сегодняшняя Вигдис.

Лучше всего Ян помнил саднящую ревность, но забыл, какой болезненной она была. Чтобы это вспомнить, ему требовалось отодвинуть подальше свои сегодняшние чувства. Теперь ему все представлялось тихим, солнечным, летним, как воспоминания о далеком костре в Иванову ночь. Той далекой Вигдис не было дано сохранить свою внешность, и он не мог бы правдиво описать, как она выглядела. Теперь в ее прежнем облике как бы появились черты Юлии. А уж этого Вигдис никак не заслуживала.

Яну опять стало стыдно за ту любовную историю. Многие удивляются, почему тот или другой мужчина не устоял перед той или другой женщиной, лучше бы посмотрели, перед кем не устояли они сами.

Однажды Ян почти все рассказал Эрлингу. На него это не было похоже, но ему захотелось хоть раз выразить это словами. Эрлинг никогда больше не упоминал об этом. Неужели любовь может потом обернуться стыдом и позором? Да, может!

Ян рассказывал тихо и монотонно. Как сильно он был влюблен. Каким был беспомощным в коготках у городской девушки, снизошедшей до крестьянского парня. Он был не из тех, кому доставляли удовольствие легкие победы, но ему хотелось бы знать, что шевельнулось в растрепанной голове Вигдис, когда он после войны вернулся домой с Фелисией. Ведь Вигдис еще до войны пришла к мысли, что и крестьянский парень не такая уж плохая партия, можно просто не подходить близко к скотному двору; к тому же Ян еще в ту пору приобрел автомобиль. Он и теперь помнил, как двадцать три года назад она сказала ему: Ты мог бы говорить по-человечески хотя бы в присутствии моих подруг!

— Ты что, позволял себе какие-нибудь грубости? — недоверчиво спросил Эрлинг.

— Какие грубости! Я просто говорил на ландсмоле.

— Понятно.

Эрлинг не смотрел на Яна, когда тот рассказывал, что Вигдис побоялась выйти замуж за человека, стоящего ниже ее на общественной лестнице. Правда, Венхауг можно было продать… При этих словах Эрлинг навострил уши. Значит, для Яна это было серьезно?

— Прости, — перебил он, — а кто был ее отец? Не хочешь же ты сказать, что он был, к примеру, генеральным директором почтовой службы?

— У него была лавка колониальных товаров, средняя по меркам Конгсберга. Там работала всего одна продавщица.

— У него были деньги?

— Ты имеешь в виду состояние? Не думаю.

— Это она сказала выйти замуж за человека, стоящего ниже ее на общественной лестнице или это твои слова?

— Именно так она и сказала.

Ян поведал Эрлингу о своей ревности, о бессонных ночах, о том, как его выставляли на смех и, наконец, о разрыве. И ты не закатил ей оплеуху? Ведь именно этого она и добивалась, сказал тогда один из товарищей Яна. Ян опустил глаза, ему нечего было на это ответить.

— Ты боялся, что больше никого не найдешь, если пошлешь ее к черту? — прямо спросил Эрлинг.

Ян грустно засмеялся:

— Да нет же. Я никогда не боялся девушек в том смысле, как их боятся некоторые парни. Да ты и сам говорил, что боялся. Кроме того, я ставил себя довольно высоко — единственный наследник Венхауга мог позволить себе выбирать. Это я рано понял. Дело не в том. Но Вигдис была хорошенькая. Впрочем, не она одна была хорошенькая. Тогда я не замечал, что у нее совершенно пустое лицо. Или не понимал этого. Дело в другом. Я пылал от любви, как зажженная рождественская елка. Будь у нее речь чуть больше причесана, скажем так… Будь она сама не так вульгарна… Понимаешь, я очень чувствителен к форме и к языку, уж не знаю, от кого это у меня. Я гораздо больше чувствителен к форме, чем ты. Вигдис была еще почище Виктории. Когда человек влюблен, он не сразу замечает, что тело и дух не совсем соответствуют друг другу. Про тело ничего не могу сказать, но дух Вигдис был совершенно неприемлем.

— Другими словами, это было только животное чувство?

— Вот именно. Ты прав, но женщина должна годиться не только для соития. Случай с Вигдис дает пищу для размышлений. Хотя я понимал, что это только соитие, я каждый раз, поднимаясь, все-таки думал, что это не имеет ко мне отношения…

Ян задумался:

— Да, и хотя все было именно так, после этого осталась мечта. Пусть и с эротической окраской, но тем не менее мечта. Не понимаю, как это возможно. Так мечтают, когда влюблены в девушку, у которой есть и тело, и душа. Потом уже я был вынужден признать, что эротическое начало, даже без примеси духов-ного, тоже имеет значение, и неважно, что на сей счет говорит старина Понтоппидан[20]. Однако, даже если на сексуальность приходится шестьдесят или семьдесят процентов от общей ценности, говоря языком бухгалтерии, то и без того, что представляют собой оставшиеся проценты, тоже не обойтись. Или человека надо ставить на одну доску с животным. Даже если духовному началу останется всего пять процентов, это тоже немало, и эти проценты вполне могут уравновесить другие.