Каждый человек, попавший в такую же передрягу, сперва обычно закрывает глаза на недостатки своей девушки, потом понемногу начинает замечать их — один, другой, третий и наконец все вместе, и тогда оказывается, что он ошибся. Не видя долго предмета своей любви, он обнаруживает, что в мире есть и другие девушки, пожар гаснет, и она становится просто женщиной, которую он когда-то знал. Лет через пять Вигдис вышла в Конгсберге замуж за человека, служившего на железной дороге, и Ян понял, что ее жизнь сложилась вполне благополучно или могла бы сложиться благополучно. Правда, мужу Вигдис пришлось, должно быть, слишком часто слышать, что она при желании могла бы стать хозяйкой Венхауга.

Впрочем, Ян не был в этом уверен. Вигдис не скрывала своего презрения к крестьянам. Ведь у крестьян не было собственного магазина и от любой усадьбы до ближайшего кинотеатра было неблизко. К счастью, она проговорилась однажды, по-видимому в каком-то затмении, что они могли бы продать Венхауг. Ян улыбнулся и покачал головой при этом воспоминании. Когда бедная глупенькая Вигдис обнаружила, что выйти замуж за наследника Венхауга означало бы подняться ступенькой выше на общественной лестнице, она пустила слух, что ей ничего не стоило заполучить Яна. Теперь он понимал, как поплатился бы за этот мезальянс, окажись Вигдис хозяйкой Венхауга. Однажды они с Фелисией ждали на остановке автобуса, и Ян увидел Вигдис, она с изумлением рассматривала Фелисию. (Как быстро глупость стареет, пронеслось у него в голове.) Во взгляде Вигдис пылала ненависть, смешанная с удивлением. Он быстро отвернулся и подумал, что в свое время избежал крупного несчастья. Ян читал мысли Вигдис — если только это можно назвать мыслями, — словно они были начертаны на афише, висевшей на остановке: эта Фелисия Ормсунд вышла замуж за крестьянина, а одевается модно, как горожанка; наверное, она очень глупа, если, имея виллу в Осло и большие деньги — говорят, даже очень большие деньги, — чистит навоз, вместо того, чтобы каждый день ходить в театр, она могла составить себе выгодную партию, а стала простой крестьянкой в усадьбе, которая лежит далеко даже от Конгсберга; к тому же она слишком молода для Яна Венхауга, хотя молоденькой и не выглядит!..

Фелисия наблюдала за игравшими рядом детьми, наконец она сказала:

— Некоторые женщины не умеют незаметно рассматривать других. Обрати внимание на ту толстуху, что стоит на углу.

Обычно люди научаются этому еще в молодости, а ей никак не меньше пятидесяти пяти.

— Через месяц ей будет сорок шесть, — сказал Ян.

— Может быть, ты ведь здесь всех знаешь.

Несмотря на бестактное поведение Вигдис, Ян в глубине души еще питал благодарность к ней. Хотя она и не заслуживала этого чувства. Отнюдь не добровольно, и даже не подозревая об этом, двадцать пять лет назад она изменила ход его жизни. Бедная Вигдис чувствовала себя обманутой — глупые люди часто чувствуют себя обманутыми, если события развиваются не так, как им хотелось бы, даже если эти события не имеют к ним никакого отношения. Ян и не думал торжествовать, и его вовсе не радовало, что эта женщина позволила жизни так обезобразить свою фигуру. Напротив, он был благодарен ей за то, что, несмотря на свою глупость, она кое-чему научила его, что при своем ограниченном уме она пошло и некрасиво надсмеялась над его любовью, пока у него еще было время спастись. Все обернулось к лучшему, и Ян Венхауг не испытывал ни торжества, ни злорадства.

Фелисия знала о Вигдис, но не поняла, что именно она таращила на нее глаза на автобусной остановке. Яну это было даже забавно: однажды Фелисия уже видела Вигдис, но теперь не узнала ее. Тогда они ехали в поезде. Фелисия выходила в уборную и, вернувшись, села рядом с Яном и взяла книгу. В это время мимо прошла Вигдис, она победоносно и гневно посмотрела на них. Ян и Вигдис уже много лет не здоровались друг с другом.

— Ты видел эту личность? — спросила Фелисия. — Она чуть не втиснулась вместе со мной в уборную. Я спешила и слышала только, как она лепетала: фру Венхауг, фру Венхауг, фру Венхауг, и все-таки она успела проговорить до того, как я захлопнула дверь: Мне будет очень приятно как-нибудь летом снова побывать в Венхауге!

Ян представил себе Вигдис в Венхауге, где хозяйкой была Фелисия, и судорожно зевнул, чтобы подавить смех. Чуткая Фелисия в тот раз почему-то даже не спросила, что это за существо пыталось пригласить себя к ним в Венхауг. Он взял Фелисию за руку, и она ответила на его пожатие, не отрываясь от книги. За кого бы, интересно, она приняла Вигдис, если бы вообще снизошла до этой мысли? В ту минуту он лучше, чем когда бы то ни было, понял, почему иногда Эрлинг злился на Фелисию. Эрлинг достаточно хлебнул, когда на него смотрели сверху вниз те, кого он называл великосветскими барышнями, будь то в Шиене или в Рью-кане. Особенно тяжело ему стало после переезда его семьи в Рьюкан. Эрлингу было тринадцать лет — самый уязвимый возраст для мальчиков. В 1912 году его отец вообразил, что Рьюкан — это нечто вроде лагеря золотоискателей. Явившийся туда табор Виков вызвал удивление и смех, которого Эрлинг не мог забыть уже никогда. Хромой, лысый отец с всклокоченной бородой, полуглухая, кривошеяя мать, ее отец, живший с ними, у которого не было обеих кистей, и куча ребятишек. Бледных как мертвецы, чтобы на них лучше была видна грязь! — сказал однажды Эрлинг, когда под пьяную руку рассказывал об исходе своей семьи из Шиена в чужой и опасный Рьюкан, где он первым делом заметил, что есть высший класс, к которому он не принадлежит.

Конечно, Эрлинг в тот раз сказал больше, чем хотел, и больше, чем он мог вспомнить на другой день. Ян потом встречал людей, которые знали семью Эрлинга, хотя и не были свидетелями их прибытия в Рьюкан. Особенно им запомнился лохматый, словно присыпанный землей, безрукий тролль, который утолял жажду, зажав обрубками бутылку с водкой. О высоких претензиях этой семьи ходили легенды. Портной Вик изъяснялся на странном книжном языке, переиначивая по-своему многие слова. Кое-кто из жалости отдавал ему вещи в починку. Выходя из лачуги, где восседал этот важный портняжка, заказчики разносили по городу его политические воззрения. Некоторые из его бывших слушателей еще и теперь жили в Рьюкане.

Ян не был с первого взгляда слепо влюблен в Вигдис, ему вообще было трудно представить себе, что девушку можно получить после нескольких часов знакомства. Впрочем, он проявил известную настойчивость. Об этом он подумал только на другое утро, когда нежился в кровати, было воскресенье и ему вдруг захотелось поваляться, хотя он и знал, что это недопустимо. Обычно он вставал в одно и то же время, каждый день, всю жизнь. В детстве он, как и все дети, валяться не любил — что с того, что этот непонятный день называется воскресенье! — а когда вырос настолько, чтобы понять, что такое воскресенье, у него уже были свои животные, за которыми он должен был ухаживать. Постепенно это перестало быть игрой и стало работой. Каждое утро еще до завтрака Ян шел к скотине. Конечно, он знал, что ничего страшного не случится, если он позволит себе немного поваляться. Отец сам все сделает, если Ян не придет, да и работники привыкли, что отец и сын приходят рано, и сразу обнаружат, если что-то останется несделанным. Он не боялся, что скотину оставят голодной.