Покорная в работе Ольга и в постели была готова безропотно выполнить любую блажь хозяина. Артуру было даже обидно, что вместо утонченной гордой аристократки он получил рабыню, смотрящую на него затравленными глазами. Впрочем, он быстро убедил себя в том, что не так уж плохо иметь под рукой живую подстилку, которая никогда не посмеет ревновать его к другим женщинам, а если того захочет хозяин — будет лизать ему сапоги.

Пока сожительница на кухне собирала на стол, Артур смотрел на нее и думал: «Интересно, как она среагирует, если я скажу ей, кого завтра еду арестовывать: мстительно порадуется или, напротив, на коленях будет умолять, чтобы я спас бывшему женишку жизнь?» Тюхис выпил водки, подошел к наложнице, по-хозяйски наклонил ее и задрал халат. С напряженным лицом, не издавая ни звука, Ольга покорно ожидала, пока овладевшее ее телом животное удовлетворенно отойдет, застегивая на ходу ширинку.

* * *

По дороге Артур представлял себе, как с «мясом» вырвет с гимнастерки Нефедова ордена. Это необходимо сделать обязательно при свидетелях, чтобы арестованному было больнее: «Надо будет через посыльного вызвать его в штаб полка, — планировал Тюхис. — Или лучше нет. Возьмем его в летной столовой! Вокруг его боевые товарищи, а мы его, как презренного шпиона — грудью на стол завалим и наручники на запястья — щелк! А потом потащим сволочь через весь аэродром к машине».

Артур был страшно разочарован, когда по дороге его нагнал курьер и сообщил, что руководство отозвало ордер на арест летчика.

Вскоре выяснилось, что заступившийся за Нефедова командарм Громов, который пользовался авторитетом у армейского руководства и у членов правительства, сумел отстоять хулигана. Свою роль сыграло то обстоятельство, что, пока решалась судьба «дезертира», он успел сбить восемь самолетов противника.

Ситуация на фронтах складывалась таким образом, что каждый опытный пилот был буквально на вес золота. Неизвестно, кто именно посоветовал Сталину, вместо того чтобы направлять попавших под трибунал пилотов в обычные пехотные штрафбаты, сформировать из них специальное подразделение. В условиях абсолютного господства германской авиации во фронтовом небе это было очень своевременное и толковое предложение. В итоге по распоряжению Верховного главнокомандующего в качестве эксперимента была сформирована отдельная штрафная истребительная авиагруппа. Было решено зачислить в нее летчиков, осужденных военно-полевыми судами. Таких, на момент создания части, набралось 65 человек, то есть две полноценные эскадрильи.

Никто из асов 3-й Воздушной армии не хотел командовать вновь создаваемой частью. Многие заслуженные офицеры прямо говорили командарму, что сомневаются в своей способности справиться с «бандой».

Чтобы подчинить себе специфический контингент подразделения и эффективно им командовать, одного официального командирского статуса и неограниченных полномочий вплоть до права без суда расстреливать за невыполнение приказа было мало. Необходимо было помимо высокого летного мастерства и крутого нрава понимать этих людей, говорить с ними на одном языке и пользоваться у сослуживцев авторитетом неформального лидера.

Тем более что славы и наград здесь было не заработать. Все сбитые штрафниками самолеты засчитывались другим полкам армии, преимущественно гвардейским. А то, что, летая на устаревших самолетах, летчики-штрафники тем не менее умели отлично сбивать немецкие «мессеры» и «юнкерсы», они очень скоро доказали…

Как и обычные наземные штрафники, их небесные коллеги обязаны были кровью смыть свое преступление и заслужить право перевестись в «нормальную» авиачасть. Поэтому летчики полка не имели права уклоняться от боя, даже при многократном численном перевесе противника. Любое отопление рассматривалось как трусость перед лицом врага и каралось расстрелом виновного пилота перед строем сослуживцев.

У Громова была только одна кандидатура на должность командира специфического подразделения…

* * *

Будущие штрафники были собраны НКВД в особом лагере. Двухэтажное деревянное здание бывшего общежития ремесленного училища располагалось на окраине подмосковного Клина. При недавней немецкой бомбежке в сотне метров от «общаги» взорвалась пятисоткилограммовая авиабомба. Взрывной волной выбило все окна в здании, снесло часть кровли. А между тем ночи стояли холодные. Многие же пилоты попали в особый лагерь прямо из тюрем — в изорванном обмундировании, некоторые — без шинелей.

Сопровождающий Бориса офицер НКВД не советовал ему одному, без автоматчиков заходить за охраняемый периметр. Мало ли что, контингент-то непредсказуемый. Нефедов недоуменно оглядел высокий забор с вышками для часовых, который окружал лагерный барак.

— Ты что же, и в самолет к этим парням будешь по надсмотрщику с овчаркой сажать? — неприязненно поинтересовался Борис у чекиста. — Учти: истребитель — самолет одноместный…

— Привет, партизаны! — бодро крикнул Нефедов, оглядывая свое новое войско. — Как поживаете, орлы?

— Да как вам сказать, с видом на кладбище и обратно,[147]— ответил за всех молодой приблатненный парень в тельняшке и странных желтых ботинках, после чего поздоровался: — Издрасьте, гражданин начальник. Я дико извиняюсь, а ви сами, кто будете?

— Ваш новый пастух! И если в бою хоть один бычок отобьется от стада, то вместо хлыста у меня двадцатимиллиметровая пушка ШВАК имеется. Отлично прошибает даже самую задубелую шкуру, никакая бронеспинка не спасет.

— А! — догадался «морячок» и обернулся к товарищам. — Полундра, братва! Это ж наш новый командир.

— Точно! — подтвердил Борис. — Будем вместе щи хлебать, да с немцем воевать. Давайте знакомиться.

И снова за всех южным говорком сочно ответил парень со смазливым живым лицом:

— А мы тут все, хоть с тюремной пайки и амбалы-сороконожки,[148]но в душе каждый агицин паровоз.[149]Ты, командир, любому из нас ментокрылый мусоршмит только покажи, вцепимся в него, как бульдог в болонку.

— Тебя, Одесса, — Борис со снисходительной улыбкой обратился персонально к парню в тельняшке, — мы еще проверим на ацетон[150]— какой ты истребитель. Есть у меня подозрение, что ты только на словах нахалкер, а в бою чемпиен по ливерованию.[151]

— С ума сдвинуться мозгами! — возмутился одессит. — Что ви такое говорите! Если б Одесса-мама услышала, что ее красу и гордость Леню Красавчика обвиняют в том, что он не держит фасон, старушка кинула бы брови на лоб.[152]Да я еще в тридцать пятом Героя должен был получить, если б не закрутил роман с дочкой одного члена… правительства!