Лоренцо ди Пьерфранческо теперь не встречался с ним, да и другие давние знакомые затаились. Искать друзей в такую пору, как говаривали флорентийцы, было все равно что ловить комаров зимой. Собеседниками Сандро — опасными и непредсказуемыми в своих действиях — остались только Симоне и его друзья, стремившиеся «вернуть его на праведный путь». Но главным все-таки было то, что он начинал верить — безоговорочно, не так, как раньше, — что фра Джироламо изрекает истину и что он сам должен отречься от прошлого, преодолев на пути к очищению любые страдания, моральные и физические. А их было достаточно — запертая мастерская постоянно вводила его в соблазн, он боялся даже проходить рядом с ней, а если был вынужден делать это, то осенял себя крестным знамением. Рисовать он перестал, из книг читал только Библию и находил в ней массу подтверждений того, что Савонарола воистину прав. Но порой дьявол нагонял на него такую тоску, что хотелось плюнуть на все запреты.

Теперь он полностью осознал, какие терзания пережили святые отшельники, но был слишком слаб, чтобы последовать их примеру. Частенько он запирался у себя в комнате и пил вино — один, скрытно от всех, ибо теперь и это было грехом, но что в его положении значил какой-то там лишний грех? Тоска на время отпускала, но на следующий день она с еще с большей силой вгрызалась в него. За дверями мастерской таились, ожидая своего часа, непоборимые соблазны. Он верил, как и многие из живописцев, что по ночам написанные им картины оживают — ведь они несут в себе частицу души написавшего их. Ночами, как святого Антония, его начинал искушать дьявол: языческие идолы, обнаженные женщины, лжесвятые в роскошных одеждах, корча гримасы, обступали его — они жили, не желая исчезать из его воображения и памяти.

У любого из горожан были теперь похожие проблемы — Флоренция перестраивалась, и всем нужно было срочно перестраивать себя. Время от времени от этих забот флорентийцев отвлекали слухи о приближении войск Пьеро. Даже судьба отнятых у города владений мало интересовала их. Если что и беспокоило, так это отделение Пизы — весна заставляла задумываться о том, что у них отнят выход к морю, и от этого хозяйство города, и так уже пришедшее в упадок, разрушится еще больше. Одна за другой закрывались торговые фактории за границей, при Медичи внимательно следившие за событиями в Европе. Город терял свои глаза и уши, которые позволяли следить за происходящим. До горожан доходили лишь скудные сведения, согласно которым Пьеро якобы подобрал ключи к сердцу Карла VIII и договаривается с ним о своем возвращении во Флоренцию.

12 мая 1495 года Карл торжественно короновался в Неаполе; по этому случаю его воинство учинило в городе погромы и пьяные оргии. «Крестник» Савонаролы, похоже, забыл о своей миссии, оставил папу в покое, и тот вскоре оправился от своих страхов и начал сколачивать лигу против французов. Оказывалось, что жертвы, понесенные Флоренцией, напрасны и бесполезны для святого дела. А потом новости стали еще менее утешительными: Карл возвращается на родину, его войска поражены какой-то странной болезнью, сопровождающейся сильными головными болями, нарывами, язвами, параличом. Можно было, конечно, объявить ее наказанием Господним за забвение данной клятвы, но от этого Флоренции легче не становилось. Карл спешил — его войско таяло с каждым днем, но даже не это беспокоило его: он оказывался в западне. В Сицилии высадилась армия испанца Гонсало Фернандеса де Кордовы, победителя мавров. Александр VI добился союза с Венецией, к ним присоединился миланский герцог Лодовико Моро, который, по сути дела, и заманил Карла в Италию. Через Альпы перешли войска императора Священной Римской империи Максимилиана. Флоренция, сохраняя верность обязательствам, данным Карлу, фактически оставалась в одиночестве.

Савонарола все беды французов сводил к тому, что они не выполнили веление Господа и поплатились за это. В принципе, флорентийцам не было никакого дела до того, за что пострадали французы — Господь с ними сам разберется. Несравнимо больше их волновало то, что Карл со своим хворым войском может снова войти во Флоренцию, потребовать денег и поступить с ними так же, как с неаполитанцами. Этого можно было ожидать: французский посол Филипп де Коммин посетил фра Джироламо и попросил его, как провидца, предсказать, сможет ли Карл благополучно вернуться во Францию. Савонарола ответил: Господь привел короля в Италию и он же выведет его обратно, но поскольку Карл не исполнил свой долг, позволив своим людям творить зло, грабить и обирать людей, которые сами открыли ему крепостные ворота, Бог накажет его. Таков его приговор, однако Господь может смягчить его, если на обратном пути Карл не причинит никому зла. Все это фра Джироламо просил передать королю, но, подумав, добавил, что лучше он сам переговорит с ним.

Памятуя о вспыльчивом нраве флорентийцев, Карл не решился на сей раз идти со своим войском через город. Он обогнул его с запада и направился прямо к Пизе. Во временной ставке в Поджибонси 15 июня 1495 года его посетил Савонарола, осыпавший короля упреками. Карл не исполнил Божью волю и поэтому бедствия, обрушившиеся на него, — это кара Господа за нарушение данного им слова и за обиды, причиненные мирному населению. Но наказание будет еще суровее, если Карл не вернется в Италию и не доведет до конца начатое дело. В этом случае доминиканец напророчил ему гибель. Зашел разговор и о возвращении Флоренции отнятых владений. Королю ничего не стоило на словах отдать их, поскольку теперь они мало его интересовали. Сложнее было с Пизой: здесь на требование возвратить ее Флоренции Карлу пришлось лишь пожать плечами — сразу после его ухода город был занят венецианцами, извечными конкурентами флорентийцев в торговых делах.

Под конец Савонарола предупредил Карла, что его могут перехватить объединенные войска папской лиги. Король знал об этом, но здесь оставалось уповать лишь на судьбу. 6 июля 1495 года его армия столкнулась с этими силами у Форново, была разбита наголову, но самому Карлу удалось ускользнуть. Нашествие «новых гуннов» бесславно закончилось, однако Италии это не принесло умиротворения — тут же начался дележ отвоеванного. Флоренция, оставшись союзницей Франции, оказалась в сложном положении. Все, что принесли ей Медичи — владения, влияние, богатство, — было утеряно всего за один год. Савонарола и это объяснял карой за грехи, что было слабым утешением.

Для тех, кто знавал Флоренцию во времена Медичи, последующие два года показались кошмарным сном. Республика всецело находилась в руках Савонаролы, который прилагал все усилия, чтобы построить в ней «новый Иерусалим», а ее граждан ввести в царство Божие. Было запрещено почти все, что могло бы напомнить о старых временах. Во всех церквях непрерывно читались проповеди, сплошь состоящие из проклятий и призывов каяться. Шествия с распеванием духовных гимнов следовали одно за другим по самым различным поводам, город заполняли толпы кающихся, самобичующихся, стенающих, монастыри уже не могли вместить всех желающих уйти от греховного мира.

Серость стала главным цветом «города цветов», которым некогда была Флоренция: никто не решался надеть прежние наряды, о драгоценностях страшно было даже подумать. Дамы не решались делать прически, балконы, на которых они раньше подставляли солнцу волосы, чтобы придать им блеск, опустели. Процессии, шествия, молитвы… Сандро теперь не пропускал ни одной мессы, ни одной проповеди в Оньисанти — не только потому, что боялся доноса «плакс», но и в силу искренней потребности очистить душу. Проповеди фра Джироламо распространялись письменно и устно, их обличительный пафос нарастал, и люди начинали невольно мыслить так, как предписывал им их проповедник. Порой у Сандро мелькала мысль: а не удалиться ли ему, подобно коллегам Бартоломео делла Порта, Андреа делла Роббиа или Лоренцо ди Креди, в какой-нибудь из монастырей от всей этой суеты, ночных кошмаров и сомнений? Но всякий раз нежелание связывать себя по рукам и ногам обетами перевешивало.