“нет”. Может смотреть, как она чахнет. Примириться с проблемами ее плоти ему нетрудно. Но что-то глубоко в нем сопротивляется кровоточащей ране в ее горле, тому, как от этой раны несет смертью.

Как бы то ни было, он видит свою руку, которая рану промывает. Он устроился так, что его дни проживает лишь частица его самого. Остальное дожидается где-то на периферии, всматривается, когда же конец.

А Ханна всматривается в ту часть Кроха, которая здесь. Она расширяется, он – ужимается. Она – чаша. Через край полнится любовью.

* * *

Ханна не может проглотить то, что ест. Давится, и непроглоченное течет изо рта. Крох вспоминает старую историю о женщине, вмурованной в стену. Это его мать, заживо преданная земле.

Эллис опускается на колени рядом с Ханной. Она тоже не спит: бледная, в свете дня видно, как сильно осунулась. В шепоте Кроху слышатся слова: истощение… питательная трубка.

Нет, бодро отвечает компьютерный глас. Я рада, что у меня были эти месяцы. Это было правильно. Но я на пределе. Дайте мне умереть с голоду.

Коричневой щечкой Эллис приникает к руке Ханны. Вы правы. Это полегче путь, Ханна, бормочет она. Мы дадим вам опиоиды, так станет спокойней. Если вас устраивает такое решение.

Глаза Ханны устремляются на Кроха. Компьютерный глас выпевает: Теперь я рада уйти.

* * *

Женщины стянуты узлом вокруг маленького семейства Кроха.

Луиза и Грета всегда; Глория каждый день. Этим утром, кукиш карантину, Шерил и Диана, Библиотечные дамы. Грета на несколько часов уносится на пробежку. Эллис, приехав прошлой ночью, прижалась мягкой щечкой к его щеке, и он почувствовал биение ее сердца как обещание. Ну, правда, странно, найти то, на что он надеялся, в такое страшное время. Она сложила свои вещи в его шкаф, скользнула меж его простыней, тело у нее прохладное, как бальзам. Поднявшись, чтобы выпить стакан воды, Крох слышит, как в своей комнате Грета вшептывает что-то в кроткую шерстку Отто.

Перед обедом в дом врывается Астрид, Грета сообщила ей, как дела. Крох, и не видя ее еще, чувствует, как наполняется дом холодным голубым пламенем. Затем мозолистые руки обхватывают ему щеки. Она целует его в лоб, и до конца дня он носит на себе этот поцелуй, как медаль.

* * *

Готовка, уход, уборка: вездесущие, как мухи, женские руки.

Когда их становится многовато, он идет к пруду и погружается в слишком теплую воду. Водоросли цепляются за него, скользят по телу. Ястреб присматривается к нему с ветки, в когтях голубая сойка. Уяснив для себя, что Крох безвреден, ястреб клонит голову к птице, и вода покрывается конфетти. Синие перышки налипают на Кроха, когда тот выходит из пруда.

Возвращаясь, он видит мужчину, сидящего на крыльце Скотта и Лизы. Даже издалека понятно, что это амиш: жара, но он одет, как положено, подтяжки чернеют на фоне белой сорочки. Крох настороженно приближается. Мужчина встает и, взмахнув бородой, кивает. Он светловолос, румян и плечи у него квадратные, словно вырезанные из дуба. Крох видел его под руку с Глорией на службе по Эйбу; надо думать, это ее муж. Крох подходит поближе, и в глазах у мужчины начинает что-то этак шаловливо мерцать. Сдвинув два пальца, он подносит их к губам. Не понимай Крох, кто перед ним стоит, он решил бы, что это всем известный запрос, не покурить ли нам травки.

Простите? – говорит он.

Амос, мужчина тыкает себя в грудь. Снова показывает затяжку, затем взмахом руки обозначает что-то, скорей всего, водопад. И память возвращается к Кроху, как удар по щеке. Тот день в самом конце Аркадии. Айк, Коул и он у водопада, два парня-амиша выходят из сумеречного леса, сидят на корточках у костра, косяк по кругу. Должно быть, это один из тех парней.

От изумления Крох разевает рот. Мужчина оглядывается и подмигивает. Затем снова показывает затяжку. Одну минутку, говорит Крох. Входит в дом задней дверью и роется в кабинете Эйба, пока не находит теннисный мячик, в котором, он в этом уверен, должно быть.

Когда он снова выходит, мужчина совсем как чокнутый, но сияет, стоит Кроху нажать на мяч – открывается невидимый прежде разрез, и оттуда вываливается пакетик. Крох сворачивает косяк, они курят. Так славно с пониманием помолчать, стоя рядом с собратом. У Амоса тяжелеют веки, он роняет: Глория. Они вместе бредут обратно к Зеленому дому. Когда Глория выходит, заправляя выбившиеся пряди под шляпку, Крох и Амос оглаживают лошадь, посмеиваясь неизвестно над чем.

Принюхавшись, Глория хмурит на Кроха личико с разбежавшимися по нему ягодами: Что ты сотворил с моим мужем?

На что Крох роняет, задумчиво: Я бы хотел съесть весь мир, – и его новый друг Амос хмыкает рядом.

В сумерках возвращается домой Грета, исцарапанная, подпаленная солнцем, все руки в точечках укусов. Дом набит битком. Эллис, делая маникюр Ханне, улыбается ему, на что он, стоя у двери, шлет ей воздушный поцелуй. Грета наклоняется к Кроху, бормоча: Отчего это тут повсюду старушки?

Он кладет в рот еще печенье, чтобы не отвечать.

Ханна, однако, бормотание уловила, и компьютерный глас звучит сладко: А это заразно.

* * *

Ханна уходит, и все быстрей. Живот раздут. Лицо съежилось, облепив кости, плоть испещрена пятнами. Крох старается не вздрогнуть, увидев ее. Грета, в одной комнате с ней, прикрывает глаза, чтобы не видеть.

Однако разве не чудно: тело угасает, а душа стремится себе ввысь, воспаряет. В ней пылает огонь, это видно. Экстаз. Крох пытается припомнить: где он уже это видел? Ответ приходит к нему ночью. В юности, когда он упивался знаниями, в библиотеке колледжа – безлюдный раздел книг по искусству, щедрый их расклад, дурманяще чувственные краски. Лики святых. Девицы: Екатерина Сиенская, святая Вероника, Колумба Риетская. Чудодейственная анорексия, тело, освобожденное от телесных потребностей, напитанное вином Божиим.

Крох вжимается лицом в отцовские свитера, страстно желая, чтобы Эйб явился, все наладил, все взял на себя.

Он закрывает шкаф. Луиза ходит по кухне. В комнате Ханны темно, они тут с Ханной одни. В вязком воздухе ровный глас произносит тихонько: Не бойся, Крох. Я же вот не боюсь.

* * *

Целую пленку он изводит, фиксируя, как падает косой дневной свет на изможденное лицо матери, как руки ее свернулись улитками на тесте ее живота.

Пленку он проявит потом, в кромешной тишине фотолаборатории для цветной печати, и на свету снова будет держать мать в руках, изломанную и зернистую, загубленное ее тело, прикрашенное загубленной пленкой.

Астрид сидит позади Ханны, приглаживая ей волосы. Раньше они были как