этот, нет, говорит дама. Затем склоняет голову набок и спрашивает: Вы в порядке? Неважно выглядите. Вы хорошо спите? Нормально питаетесь? Кто о вас заботится? У меня есть на примете чудесная молодая женщина. Красивые волосы. Как это бишь называется? Каштановые. Вы уверены? Запишите ее номер. И Крох остается с клочком бумаги в руках, который выбрасывает, стоит даме отбыть.

С час или около того Крох старательно вчитывается в инструкцию. Такая точная наладка, такая тонкая технология! Этот комп слушается невесомого прикосновения взгляда к голографической клавиатуре. В брошюре говорится, что, навострившись, получится набирать до двадцати слов в минуту. Эллис сказала, когда они шли с водопада, что у Ханны в запасе месяц, ну, может, чуть больше. Он подсчитывает в уме. Если она сейчас начнет и будет работать, не останавливаясь, то сможет написать еще одну книжку из серии “История для всех”, которые публиковала, когда профессорствовала. Или одно эссе, подлиннее. Это вообще не срок.

Крох бьется с настройкой, пока Грета не возвращается с утренней тренировки. Грета, дитя Цифровой эры, бьется с ней до обеда. Они жуют свой салат, пялясь на экран и путаницу проводов, когда Глория произносит от двери: Я вижу, вам нужна помощь.

Грета хмыкает. Шерстяное платье Глории источает влажный жар, в шляпке застряла соломинка. Они не слышали топота ее лошади по тропинке: клены полны крикливых сорок.

Д-да, говорит Крох. Но это ж… компьютер, Глория.

А то я не знаю, отвечает она. Я убила на них пять лет.

Шутишь? – шепчет Грета.

Нет, отвечает Глория, наклоняясь и принимаясь шуршать.

Они доели уже, но остаются за столом, зачарованно глядя на то, как снуют между проводов ее натруженные руки. Почему ты покинула мир, Глория? – спрашивает Крох. Почему ты вернулась?

Она выпрямляется. Пожимает плечами. Да одиноко там, отвечает она. Все пять лет я была сама по себе. А потом поняла, что несчастлива и на все пойду, только бы меня приняли и полюбили. Это выбор, понимаешь? Компромисс. Свобода или община, община или свобода. Нужно решить для себя, как ты хочешь жить. Я выбрала общину.

А почему нельзя и то, и другое? – хмурится Грета. – Я думаю, ты могла бы иметь и то, и то.

Если хочешь и то, и то, говорит Глория, ты обречен на неудачу. Она смотрит на Кроха. Я помню, когда ваши здесь жили, у нас в семье прямо дебаты кипели. Что делать? Мы с ужасом на это смотрели. Голые люди, наркотики, громкая музыка! Вы были словно младенцы, ничего не умели. Не знали, как вспахать поле. Но мы не могли допустить, чтобы вы умерли с голоду. Судили-рядили, а потом провели собрание и решили помочь ровно в той мере, чтобы хватило вам на прокорм, и пусть вы потом сами по себе распадетесь. И когда вы в самом деле распались, некоторые почувствовали злорадство, и все убедились в том, что переизбыток свободы – пагуба для сообществ. Быстро портятся отношения. В том-то и была проблема с вашей Аркадией.

Крох вспоминает бедность последних лет своего детства, тощую малышню, ручки-палочки и в ужасном состоянии зубы, наркотики, трату денег на благие дела, на Школу акушерок, на Кайфунов с Беглецами. Он думает о беспечном Хэнди и о гордыне его, из-за которой пошел раскол.

Что ж, раздумчиво говорит он. Пожалуй, и такое толкование не хуже других.

Да, но это не значит, что вы, амиши, неуязвимы, говорит Грета. Вы тоже люди. Я про то, что и вы можете заболеть. Что будет, если кто-то из вас подхватит ТОРС? И тогда ваша община пострадает.

Болезни были всегда, говорит Глория. Ты слишком юна, чтобы помнить корь, ветряную оспу, полиомиелит. Испанка унесла миллионы людей в 1918 году, и кто сейчас это помнит. Мы пережили много всего.

А сейчас возьмитесь-ка лучше за десерт, кивает Глория на печенье, которое привезла. Дайте мне немного сосредоточиться. Через пятнадцать минут она включает компьютер. Устраивает перед ним Ханну. Они ждут, дойдет ли до нее, как он вообще действует.

Крох ловит себя на том, что, затаив дыхание, мысленно беседует с компьютером, вступает с ним в сделку. Если ты позволишь матери говорить, думает он, я отрекусь от своего отрицания технологии.

Раздается ровный, легкий глас, который пугает, потому что ничуть не похож на голос Ханны. Лишь после того, как он умолк, Крох осознает, что в полумраке прозвучало: Диво какое.

* * *

Шерил и Диана приходят в слезах. Маффин с семьей без вести пропала на Мадагаскаре, и все, что им доступно на этот счет, – лишь фотографии тел, выложенных вдоль улицы. Уходя, женщины вспоминают еще об одном горе: ночью умерла двухлетняя внучка Пух в Сиэтле, но семья под карантином и не может поехать туда, чтобы разделить скорбь. Такие вести пробирают до глубины души.

Весь их визит Эллис молча просидела в углу на стуле, только смотрела во все глаза. Когда Крох проходит мимо нее в коридор, она останавливает его, берет его голову и нежно прислоняет ее к плечу. Он стоит так, но тут Грета выходит из своей спальни. Увидев их, она отступает назад и закрывает за собой дверь.

В эти тихие дни дом полон косого света и музыки, звучащей из древнего проигрывателя. Ханна хочет одного только Баха. Крох вкладывает в рот матери ложку шоколадного пирога. Ей трудно глотать, и жевать она тоже не может. Чтобы она не исхудала вконец, большую часть дня они только и делают, что заставляют ее есть.

Ханна смотрит на свой новый компьютер и набирает глазами несколько слов. Польза номер один от болезни, звучит знойный компьютерный глас. Я чувствую вкус так же ярко, как в детстве.

А в чем польза номер два? – интересуется Крох.

Он видит, как глаза Ханны возвращаются к клавиатуре. Польза номер два… – произносит голос, и наступает долгая пауза. Он идет к раковине, чтобы помыть посуду, а когда возвращается, смотрит на экран, думая, что, возможно, Ханна забыла заставить голос заговорить. Но там только “Польза номер два…” и ничего больше.

Наконец до него доходит ее шутка.

* * *

Эллис приезжает через день, в основном по вечерам, приняв душ, поужинав и потянув время, чтобы проверить, не прокралось ли в нее мировое поветрие. Они с Крохом часами чаевничают на кухне, поедают испеченные Глорией пироги, в то время как Луиза и Ханна шепчутся в комнате Ханны, а Грета спит сном младенца. Эллис рассказывает ему о себе, понемногу. Хорошая девочка, свет очей пожилых родителей, играла на пианино, ходила в церковь. Жизнь в Саммертоне тогда была побойчей. Магазин “Ферма