исключительно товарищу Сталину и выполняет лишь его приказы либо приказы лица, уполномоченного на это тем же Сталиным, а товарищ Блюхер таковым лицом не является. В ответ из трубки раздался такой забористый мат, что даже мне, сидящему в стороне, было слышно. Я встал и нажал на рычаг телефона, прерывая разговор.

– Зуб даю, что Блюхер через несколько часов будет здесь.

Я был спокоен как удав. Наше время ещё не пришло. Мы ждали звонка из Москвы, где послу Японии должны были вручить официальную ноту протеста.

Блюхер прилетел на самолёте 1 августа вечером. Ступив на бетон аэродрома, он сразу начал орать на встречавшего его Стефановского и грозить арестом. Пришлось вмешаться уже мне.

– Я не думаю, товарищ генерал-полковник (Сталин, обладая послезнанием, не присвоил Блюхеру звание маршала), что в вашей компетенции арестовывать товарища подполковника. – Мы все были в лётных комбинезонах без знаков отличия.

– А ты-то тут что за хрен с горы? – грубо спросил Блюхер, видя перед собой совсем молодого человека в простом комбезе.

– А вот я как раз тот, кто может и арестовать, и приговорить, и привести приговор в исполнение.

Я сунул Блюхеру под нос свою заветную красную корочку. Тот сразу побледнел.

– Извините, товарищ…

– Не надо, не продолжайте, – я остановил его. – Объясните мне лучше, товарищ Блюхер, – я умышленно не стал обращаться к нему по званию, – почему несколько батарей сверхмощных самоходных миномётов стоят у вас в тылу и бездействуют? Их прислали сюда для участия в боевых действиях, а не для красоты. Отчёт об их эффективности ляжет прямиком на стол товарища Сталина. А о чём командирам писать, если они не сделали ни единого выстрела по противнику? Так что будьте добры, обеспечьте их участие в боях. А что касается особой авиагруппы, то вам уже всё объяснили. Она выполняет приказы либо товарища Сталина, либо мои, как лица на то уполномоченного. Задачи авиагруппе определены ещё в Москве.

– Но нам надо нанести бомбовый удар по занятым японцами позициям? – пытался оправдываться Блюхер.

– Вот именно для этого у вас и есть те самые миномётные батареи.

Блюхер улетел к себе, а я отправился на радиоузел и составил шифровку в Москву о действиях, вернее, бездействии, командующего Дальневосточным фронтом Блюхера. Из Москвы сообщили, что Блюхер отозван в Москву, а командование принял генерал-майор Штерн[30], который получил указание оказывать мне полное содействие.

Также нашей авиагруппе передали готовность 10 часов. Именно через это время истекает срок ультиматума, предъявленного Японии советской стороной. В тексте ультиматума было требование в течение 24 часов прекратить огонь и отвести японские войска за линию государственной границы. В противном случае советская сторона оставляла за собой право применить все возможные силы и средства для восстановления статус-кво.

Я сразу связался с командующим авиацией Приморского фронта Павлом Рычаговым и передал о 10-часовой готовности авиации фронта. Через 10 часов, рано утром 2 августа должен был быть нанесён массированный бомбовый удар по японским позициям и штабам. Это будет прикрытием нашей операции.

В назначенное время все пять стратегических бомбардировщиков поднялись в воздух. Я сразу устроился на месте бомбардира. Учитывая мои способности, отбомбиться с ювелирной точностью не являлось проблемой.

Над целью появились точно в расчётное время. На небе ни облачка. Видимость миллион на миллион, как говорят в авиации. Я приник к бомбовому прицелу, когда раздалась очередь из кормовой спаренной 23-миллиметровой артустановки.

– Что там? – спросил я по СПУ[31], не отрываясь от прицела.

– Пять И-97[32] пытались атаковать. Три уже отлетались, ещё два крутятся в стороне.

– Принял. Право десять. Так держать. На боевом, – даю команду пилоту.

– Есть на боевом.

Всё, теперь самолёт идёт как по ниточке. Сейчас мы как никогда уязвимы. Ловлю в перекрестие прицела здание штаба Квантунской армии и, доверившись своим ощущениям, задерживаю сброс на секунду. После подаю общую команду «Сброс» и нажимаю кнопку. Самолёт резко идёт вверх, освободившись от тяжкого груза. Прибавляем скорости и лезем на максимальную высоту. Здесь нас не достанут никакие истребители. Да и не догонят. У И-97, насколько я помню, потолок – 10 км, а максимальная скорость – чуть больше 400 км/ч.

Внизу видна сильнейшая вспышка, и тут же всё заволокло дымом и пылью. Дополняют картину многочисленные взрывы мелких бомб, разлетевшихся из ротативных кассет. Оборачиваюсь к сидящему за штурвалом Чкалову и молча показываю большой палец. По глазам видно, что он улыбается. Лицо-то закрыто кислородной маской.

Уже спустя некоторое время от агентов Гоминьдана мы узнали, что единственный выживший пилот атаковавшей нас пятёрки истребителей (а наши борт-стрелки сбили все пять), сошедший с ума от увиденного им на земле, утверждал, что в небе повстречал пять красных драконов, которые обрушили свой гнев на пришедших на их земли чужеземцев. Учитывая, что одновременно с нами удары авиации наносились как непосредственно по войскам, так и по штабам и линиям снабжения, его слова всерьёз не приняли. То, что у Советов есть большие самолёты, так об этом все знают. Вот только не знают, насколько (!) большие самолёты есть у этих самых Советов.

Попрощавшись на хабаровском аэродроме с экипажами бомбардировщиков, которым предстоял перелёт на свою базу, я вылетел на Р-5 в район боевых действий. Предстояло ознакомиться с результатами боевого применения самоходных миномётов. Перелёт был долгим и не слишком комфортным. Лететь предстояло практически на максимальную дальность для этого самолёта, да ещё в открытой кабине, почти 4 часа. Сверху хорошо было видно перемещающиеся войска. Бойцы махали нам руками, приветствуя.

Сели в непосредственной близости от батареи «Тюльпанов». Командир батарей, знакомый мне ещё по полигонным испытаниям, доложил о состоянии матчасти и о полном расходовании боеприпасов.

По его словам, эффективность миномётов крупного калибра была очень высока. Отдельными разрывами удавалось уничтожать целые подразделения противника. Не спасали никакие полевые укрепления. А звук летящей мины калибром 240 мм обращал японских солдат в бегство.

Пока общался с расчётами боевых машин, подъехал уазик (их начали выпускать на автозаводе в Ульяновске, редкая пока в войсках машинка) в сопровождении БТР с отделением бойцов и БРДМ-2 в качестве головного дозора. Приказ наркомата обороны категорически запрещал передвижение командиров от комдива и выше в зоне боевых действий без охраны. Из уазика вылез генерал-майор Штерн, с которым я мельком виделся ещё в Москве.

– Здравствуйте, товарищ Головин, – поздоровался первым Штерн. – Решили навестить своих крестников?

– Здравствуйте, Григорий Михайлович. Да, оказался тут по случаю рядом и заскочил узнать, как они тут, не обижает ли кто. – Я был в лётном комбинезоне без знаков различия и поэтому обратился по имени.