Песаху, и мы носились как бешеные, убирая наши дома, составляя меню, приглашая гостей. На собрания времени совершенно не оставалось. Но откладывать было нельзя. В каждом углу, что мы отмывали, в каждом шкафу, что драили, мы видели Бат-Шеву, и, если она сама превратилась в хамец[16], нам было заповедано искать и уничтожать его.

От Бат-Шевы не скрывали, ради чего созывается собрание. Это было повсюду, вертелось на кончиках языков, слетало с губ, висело в самом воздухе. Она понимала, что мы будем обсуждать ее увольнение, по взглядам, что бросали на нее другие учителя. В них читалась смесь сочувствия и облегчения, что не ради них все это затевается. Она угадывала, в чем дело, по особым запискам, которые отправляли нам с детьми, напоминая всем матерям о дне и времени собрания. Мы только о нем и думали, беспрестанно обсуждали и уже почти ожидали объявления на первой полосе мемфисской «Commercial Appeal».

Как и в прошлом месяце, Бат-Шева находила утешение в общении с Йосефом. А мы-то надеялись, что она станет вдвойне осмотрительна, будет избегать всего, что может лишний раз подчеркнуть неблаговидность ее поступков. Но, очевидно, ее это ничуть не заботило, потому что мы увидели, как однажды вечером на закате она отправилась вместе с Йосефом на прогулку. Они шли в сторону парка Шелби Фармз в паре миль от нашего квартала, и небо вокруг розовело и окрашивалось багрянцем. Бат-Шева вышагивала сердито: ни плавной неторопливости, ни свободного взмаха рук.

Мы ждали, что она обратится к Мими, постарается привлечь ее на свою сторону. Но Мими как будто тоже избегала ее – не грубо, не явно, но она целиком ушла в свою жизнь между домом и синагогой. Мы все видели, каким тревожным взглядом она провожала Йосефа всякий раз, как он шел к Бат-Шеве. Замечали, как инстинктивно брала сына под руку, когда Бат-Шева подходила к ним на кидуше. Она тоже не была уже ни в чем уверена.

Всю неделю перед собранием Бат-Шева часами говорила по телефону с Леанной Цукерман и Наоми Айзенберг. Она сказала им, что просто не в силах поверить, что дошло до такого. Она думать не думала, что может случиться нечто подобное. Наоми и Леанна старались ее приободрить, обещали сделать все возможное, чтобы защитить ее. Бат-Шеву, разумеется, мы не звали. Какое уж тут собрание, если она станет слушать каждое наше слово? Учителей на заседания Женской группы помощи обычно тоже не приглашали (хотя строго это не соблюдалось), если обсуждались какие-то деликатные вопросы.

Мы пытались представить, каково это – оказаться объектом такого разбора. Как бы мы смотрели в глаза людям? Мы воображали, как запираемся дома, прячемся под одеяла, лица искажены гримасой стыда. Не такой была Бат-Шева. Она ходила с высоко поднятой головой. Преподавала с еще большим рвением, чем раньше. Она явно была настроена не тушеваться, не позволить предстоящему собранию сломить ее.

Но в ее глазах мы читали, какую боль ей все это причиняло. Она не отворачивалась, когда мы проходили мимо, а смотрела прямо на нас, и ее взгляд испрашивал объяснения, требовал, чтобы мы вспомнили то хорошее, что она успела сделать. Она пыталась переговорить с кем-то из нас. Сказала Рене Рейнхард, что ее судят несправедливо, и Рена залилась краской стыда, что все же поддалась и созвала это собрание. Бат-Шева пыталась убедить Рут Бернер, что никоим образом не виновата в бегстве Ширы, что, напротив, всячески старалась помочь ей. Но Рут не желала ее слушать. Она слишком сильно переживала за Хадассу, чтобы думать о чем-то еще. Бат-Шева даже попыталась поговорить с миссис Леви. Пришла к ней после синагоги и сказала, что хочет поговорить, что нужно прояснить некоторые вещи. Глядя ей прямо в глаза, миссис Леви сообщила, что теперь уже слишком поздно.

Настал вечер собрания, и мы отложили домашнюю работу, препоручив мужьям несложные дела, которые, мы полагали, были им по плечу: вытрясти хлебные крошки из тостера, проложить бумагой ящики для столового серебра, пролистать книги – на случай, если там застряло что-то из еды, перекочевавшей с кухни. Поразмыслив хорошенько, мы поняли, что мужчины тоже вполне могли бы участвовать в подготовке к Песаху; в конце концов, их тоже вывели из Египта.

Мы сняли фартуки и впервые за долгие дни вышли на улицу. Пока мы пребывали в состоянии оцепенения, погода начала меняться. Как раз к Песаху в Мемфис поспела весна. Даже по ночам, когда мы не могли видеть зацветающие на клумбах нарциссы и бело-розовые бутоны на ветках, ее приход ощущался в самом воздухе. Цепкая хватка зимы наконец разжалась. Небо уже не было таким темным, и вокруг даже пахло иначе, как будто в наших дворах разбрызгали флакон с духами.

Собрание проходило в школьной библиотеке, и, пока мы шли по коридору, на нас отовсюду смотрели рисунки младшеклассников, которые развесила на стенах Бат-Шева. Они, как и все в эти дни, были о Песахе. Бат-Шева предложила представить, какую работу они бы выполняли, если бы оказались рабами в Египте, и они напридумывали самого разного: строили бы пирамиды, заклинали змей, разносили воду и собирали сено.

– У Бат-Шевы, конечно, есть подход к детям, – отметила Бесси Киммель.

– Что есть, то есть, – согласилась миссис Леви, разглаживая шелковый платок, который она ради такого случая повязала на шею. На самом деле ей и самой нравились эти рисунки. Но нельзя забывать о главном. То, что Бат-Шева хорошо справляется с младшими детьми, еще не повод оставить ее в школе.

Миссис Леви взялась подвезти Бесси, она считала себя в ответе за то, чтобы пришло максимальное количество народу. Но в данном случае ей не стоило беспокоиться. Никто бы и не подумал пропустить такое.

В школьной библиотеке проходили все официальные собрания, и, хотя помещение было сплошь увешано постерами с героями мультфильмов, призывающими учеников читать книжки, но, когда здесь собиралась Женская группа помощи, сразу чувствовалось, что все серьезно. Официальный декор на месте. Знамя Группы сине-белых цветов школы с вкраплением розового – отметить и наше участие – вынесено. С портретов предыдущих президентов Группы, неизменно украшавших дальнюю стену библиотеки, стерта пыль, так что наши предшественницы взирали на нас во всем блеске. На столе гордо выставлена памятная табличка, врученная Женской группе помощи Городским советом Мемфиса по случаю тридцати лет верной и преданной службы.

Обычно зала библиотеки хватало для наших собраний, но сегодня он был заполнен под завязку. Мы заняли все углы, толпились у книжных полок, втиснулись на маленькие оранжевые стульчики, на