— Меня зовут Брайони, — сказала она тихо, только он мог услышать.

Глаза его широко раскрылись от удивления, восковая кожа заблестела в электрическом свете. Она приложила губы к его уху и, несмотря на то что почувствовала, как кто-то остановился у нее за спиной, даже несмотря на то, что этот кто-то положил руку ей на плечо, прошептала:

— Я не Толлис. Называй меня Брайони.

Чьи-то пальцы оторвали ее от юноши.

— Встаньте, сестра Толлис.

Сестра Драммонд поддержала Брайони под локоть и помогла подняться. На ее щеках горели красные пятна, кожа на скулах натянулась, обозначилась четкая линия между красным и белым участками кожи.

Санитарка, стоявшая по другую сторону кровати, уже натягивала простыню на лицо Люка Корне.

Поджав губы, сестра Драммонд поправила воротник Брайони.

— Умница. Теперь пойди и смой кровь с лица. Не нужно расстраивать других пациентов.

Брайони сделала так, как велели: пошла в туалет, холодной водой умыла лицо и через несколько минут вернулась к своим обязанностям.

В половине пятого утра практиканток отослали спать, велев явиться в отделение к одиннадцати. Брайони шла в спальню вместе с Фионой. Они не разговаривали, но, когда их руки соединились, им показалось, что они продолжают свой путь через Вестминстерский мост — целую жизнь спустя. Им не было нужды рассказывать друг другу, что они делали в последние часы и как это их изменило. Достаточно было просто идти рука об руку по пустому коридору вслед за остальными девушками.

Пожелав всем спокойной ночи и очутившись наконец в своем закутке, Брайони увидела на тумбочке письмо. Почерк на конверте был незнакомый. Должно быть, кто-то из девочек захватил конверт на проходной. Вместо того чтобы сразу распечатать конверт, она разделась и приготовилась ко сну. Сидя на кровати в ночной рубашке, Брайони думала о том мальчике. Край неба, видневшийся в окне, уже посветлел. У нее в ушах звучал его голос… Люк произносил «Толлис» так, словно это было девичье имя. Она представила булочную на узкой тенистой улочке, кишащей тощими кошками, музыку, льющуюся из верхнего окна, золовок, весело передразнивающих ее английский акцент, и горячо любящего Люка Корне… Ей хотелось бы поплакать над ним, над его семьей, ждущей известий о нем в далеком Милло. Но она ничего не чувствовала. Брайони была опустошена и почти полчаса сидела в полном оцепенении. Потом, вконец обессилевшая, но все еще не способная заснуть, она привычно перевязала волосы лентой, легла и достала из конверта письмо.

Дорогая мисс Толлис!

Спасибо, что прислали нам рукопись «Две фигуры у фонтана». Примите, пожалуйста, извинения за запоздалый ответ. Как Вы знаете, не в наших правилах публиковать целиком произведения неизвестных авторов и даже авторов, снискавших известность. Однако мы были готовы выбрать подходящий фрагмент. К сожалению, такового не нашлось. Возвращаю Вам рукопись отдельной бандеролью.

Должен сказать, что мы прочли рукопись (в некотором роде помимо своей воли, поскольку работы в редакции предостаточно) с немалым интересом. И хотя мы не сможем опубликовать фрагмент, хотим довести до Вашего сведения, что не только мне, но и другим сотрудникам журнала будет интересно познакомиться с тем, что Вы напишете в будущем. Мы не относимся свысока к начинающим авторам, более того, с удовольствием печатаем подающую надежды молодежь и будем рады рассмотреть все, что Вы напишете, особенно если это будут короткие рассказы.

Мы считаем, что «Две фигуры у фонтана» — весьма увлекательное чтение даже для искушенного читателя. Поверьте, я не бросаюсь подобными словами. Мы даже на время отложили в сторону другие рукописи, иные из которых принадлежат авторам с именами. В Вашей повести есть несколько запоминающихся описаний. Мне понравилась, например, «высокая трава, хищно преследуемая львиной желтизной зрелого лета». Вам удается уловить переливы мысли, передать ее нюансы, характеризующие персонаж, ухватить нечто неповторимое и необъяснимое. Однако нам кажется, что Вы слишком увлечены подражанием миссис Вулф. Разумеется, каждый момент бытия — достойный сюжет, особенно для поэзии; это позволяет писателю продемонстрировать свои способности, углубиться в тайны сознания, представить стилизованные версии мыслительного процесса, исследовать причудливость и, непредсказуемость внутреннего мира личности и так далее. Кто же сомневается в ценности подобных экспериментов? Однако такая техника письма уместна лишь тогда, когда повествование сознательно лишается развития. Иными словами, Ваше сочинение еще больше захватывало бы внимание читателя, если бы включало простое развитие сюжета. Развитие в той или иной форме необходимо произведению.

Возьмем, например, ребенка, от имени которого ведется первое повествование. Вам удалось точно уловить отсутствие у девочки способности воспринять ситуацию в целом — отсюда ее дальнейшие действия и чувство причастности к тайнам взрослых. Мы видим девочку на пороге осознания собственной личности. Нас привлекает ее решимость покончить с волшебными сказками, рассказами и пьесами, которые она писала раньше (хорошо было бы, кстати, дать почувствовать, что это были за сочинения), но вместе с водой она выплескивает и ребенка — лишает свою прозу содержательности. Потому что, несмотря на обилие интересных наблюдений, в дальнейшем в повести не происходит ничего, что оправдывало бы читательские ожидания. Молодой человек и девушка у фонтана, между которыми явно существует множество нерешенных эмоциональных проблем, спорят из-за китайской вазы династии Мин и разбивают ее. (Кстати, многие сочли неправдоподобным, что такую бесценную вещь кто-нибудь решился бы вынести из дому. Может, уместнее, чтобы это был севрский или мейсенский фарфор?) Женщина в почти полном одеянии прыгает в фонтан, чтобы подобрать осколки. Может, было бы лучше, если бы девочка у окна не знала, что ваза разбилась? Тогда для нее причины такого поступка оставались бы более таинственными. Сколько сюжетных ходов могло бы проистечь из такой завязки! Но Вы предпочитаете посвящать десятки страниц описаниям света и тени, а также случайных впечатлений. Далее события описываются с точки зрения мужчины, потом — женщины, но и из этих описаний мы узнаем мало нового. Лишь то, как по-иному видят и ощущают они некоторые предметы, а также их не относящиеся к делу воспоминания. Мужчина и женщина расходятся, на земле остается лишь мокрое пятно, которое вскоре испаряется. Вот и все. Такая статичность не достойна Ваших способностей.

Если эта девочка не поняла того, что увидела, или была совершенно сбита с толку, то это могло серьезно повлиять на жизнь двух взрослых людей. Может, она каким-то чудовищным образом встала между ними? Или, напротив, пусть случайно, способствовала их дальнейшему сближению? Или, скажем, невольно выдала их родителям? А те, разумеется, не одобрили связи между своей старшей дочерью и сыном уборщицы. А может, молодые люди использовали ее в качестве своей письмоносицы?

Иными словами, вместо того чтобы так долго рассуждать об особенностях сознания трех персонажей, не лучше ли было представить их читателю экономичнее — сохранив в разумных пределах яркие описания света, камней и воды, которые Вам так хорошо удаются, — но далее придать тексту некоторую динамику, создать игру света и тени внутри самого повествования? Не сомневаюсь, что даже Ваши наиболее искушенные читатели, наверняка знакомые с новейшими бергсонианскими теориями, втайне по-детски жаждут, чтобы им рассказали такую историю, где повествование увлекало бы, и им хотелось бы узнать, чем же дело кончилось.