Взмахнув своими огромными крыльями, сфинкс поднялся на воздух и исчез. Словно молотом ударило Иосэфа в голову, и он лишился сознания.

Когда он открыл глаза, был уже день; он лежал на своем ложе, и Пибизи, его верный раб, растирал ему лицо и руки ароматами.

– Слава богам, господин, ты пришел, наконец, в себя, – радостно воскликнул он. – Когда я нашел тебя на башне, я думал, что ты уже мертв, и хотел было послать за врачом, да ты зашевелился в это время. Слава Озирису!

С тяжелой головой поднялся Иосэф.

– Да, молния, должно быть, ударила в наш сад и оглушила меня! – пробормотал он.

– В наш сад – нет; но вообще она нанесла неслыханные повреждения! – ответил Пибизи. – Один из пилонов перед дворцом фараона рассечен сверху донизу, в храме Сутех разбиты голова бога и его алтарь. Народ весь страшно поражен таким несчастьем.

Иосэф встал в мрачном настроении духа: дурные предзнаменования множились, как нарочно, ко дню, в который он собирался отпраздновать свое величайшее торжество.

Одно, что еще поддерживало его, – это присущее его расе необузданное самомнение; с той же беззастенчивостью, унаследованной и его потомками, с которой они не останавливаются ни перед чем, жадными руками захватывая не только народные богатства, но и высшие должности, канцлер фараона Апопи мнил уже себя прочно сидящим на троне и столь могущественным, что мог пренебрегать всякой осторожностью. Он забыл, что судьба – богиня капризная, и часто забавляется тем, что давит своим колесом тех, которым, по ее мнению, дала слишком много…

С обычной деловитостью Иосэф сначала занялся наиболее неотложными делами, а затем приказал одевать себя к предстоящей церемонии. Когда он взглянул в металлическое зеркало на свою красивую, видную фигуру и примерил головной убор в форме шлема, украшенного уреем, надеть который ему надлежало во дворце, улыбка гордого самодовольства мелькнула на его устах; выпрямившись, он прошептал: «Бедным и ничтожным я победил судьбу: фараоном Египта – я и подавно справлюсь с ней».

X

Во дворце фараона царили шум и радостное оживление: везде развевались флаги, висели гирлянды цветов и зелени; тянулись длинные ряды колесниц и носилок с сановниками и их семействами в пышных, увешанных драгоценностями одеяниях; и только повреждения, произведенные ураганом, наполовину разрушенный пилон, поваленные столбы и вырванные с корнем деревья да глубокие рытвины, прорытые по улицам потоками дождя, резко противоречили этому пышному праздничному убранству.

Несмотря на это, ливень имел, однако, и свои хорошие стороны; листва, омытая водой от покрывавшего ее слоя пыли, казалось, дышала новой жизнью, а воздух приобрел свежесть. Несмотря на беспорядок и необыкновенную грязь, улицы кишели народом, и сотни разукрашенных судов бороздили повсюду грязные еще воды Нила.

В огромную тронную залу собралась блестящая толпа придворных и сановников, а на этом пестром фоне резко выделялись белой полосой ряды жрецов, по-прежнему невозмутимо-сосредоточенных и непроницаемых, державшихся в стороне.

В глубине залы, на возвышении, стоял трон, а рядом, внизу, стол, около которого два царских писца держали на золотом блюде свернутый папирус. Скоро показался Апопи, ведя за руку свою дочь, богато одетую и покрытую баснословной цены драгоценностями. Наружно Хишелат была спокойна, и никогда, может быть, гордая красота ее еще не блистала так ярко, но царевна была бледна, – бледнее вышитой золотом и жемчугом своей туники, – а глаза ее, то лихорадочно блестевшие, то потухавшие, одни выдавали ее внутреннее возбуждение.

Как только фараон с дочерью поднялись на возвышение, а веероносцы и прочая свита разместились вокруг и за ними, в залу вошел Иосэф. Быстро подойдя к трону, он пал ниц, но Апопи ласково поднял его и, обернувшись к собранию, объявил в коротких словах, что расшатанное здоровье заставляет его подумать о том времени, когда Озирис призовет его к себе, и что он считает своим царским долгом отныне же назначить себе преемника. Он полагает, что не найти ему человека достойнее того, который готовится стать супругом его дочери, – мудрого и осторожного советника, спасшего Египет от голода, с правлением которого все свыклись, чья доброта и энергия будут служить лучшим залогом процветания страны. По его воле, от сего дня, Иосэф будет почитаться наследником престола, и акт, дающий законную силу этому решению, будет тотчас же подписан.

Сойдя с возвышения, фараон подошел к приготовленному столу, на котором писцы поспешили развернуть папирус, и подписал документ, отдававший Египет окончательно в руки его сурового правителя.

После того как он приложил свою печать, папирус, по его приглашению, был скреплен Потифэрой и некоторыми другими сановниками. Вслед за тем двое из высших чинов двора внесли на блюде пурпурный, в виде шлема, украшенный двумя золотыми уреями, головной убор, носимый обыкновенно членами царской семьи, который и возложили на главу Иосэфа вместо бывшего на нем клафта.

Тогда Апопи взял руку дочери и вложил ее в руку жениха. Красивое лицо Иосэфа слегка побледнело и дрожь пробежала по его телу: наконец-то он достиг вершины славы и могущества, предсказанных ему Шебной! Приветственные крики огласили залу; глаза Иосэфа блеснули и, гордо выпрямившись во весь рост, он как железными щипцами сжал похолодевшую руку царевны, покуда весь двор приносил им свои поздравления. Брачная церемония должна была, по церемониалу, совершаться в храме Сутех, но ввиду того, что молния разбила статую бога, Апопи приказал доставить во дворец статую Гатор, перед которой и следовало заключить религиозный обряд. Покрытая цветами, статуя богини стояла на переносном алтаре в соседней зале; жрецы разместились полукругом за ней, а жрицы запели священный гимн, под звуки которого Верховный жрец соединил над пламенем треножника руки брачующихся.

Вдруг тьма неожиданно объяла залу; молния, сопровождаемая раскатом грома, блеснула, словно с потолка, и погасила пламя треножника. Безмолвная перед тем и безучастная ко всему окружающему, Хишелат вскрикнула, откинулась назад и потеряла сознание; Иосэф побледнел и, с трудом переводя дыхание, поддержал свою молодую жену. По рядам зрителей пробежал шепот ужаса. Но в зале было уже опять светло и все увидели с трепетом, что цветы, украшавшие статую Гатор, были спалены и на алтаре лежал сдохший аспид. Откуда он явился? Спрятался ли в гирляндах? Никто не знал; жрецы по-прежнему были безмолвны и бесстрастны.

Мало-помалу, благодаря этикету, все успокоилось и торжество вошло в свою колею; недоставало только молодой, которая без чувств была отнесена в свои покои. Апопи был бледен и видимо встревожен; нервные подергиванья все чаще и чаще искажали его лицо.

Хишелат появилась только тогда, когда настало время отъезда во дворец мужа, и села в открытые, украшенные драгоценными камнями носилки. Иосэф собирался уже сесть рядом с ней, как вдруг офицер его свиты, поспешно раздвинув окружавшую носилки блестящую толпу, подал ему таблички, заключавшие известия чрезвычайной важности, по уверению полумертвого от усталости гонца, доставившего их.

Иосэф быстро открыл, пробежал глазами послание и побледнел; начальник хлебных магазинов, ближайших к Танису, доносил, что со вчерашнего дня толпа окружила житницы, взяла их приступом, несмотря на отчаянное сопротивление солдат, и расхищает хлеб. Он просил подкрепления, так как число бунтовщиков все возрастало.