Перевернув таблички, новый наследник престола написал несколько строк, в которых предписывал немедленно двинуть значительные силы на место беспорядков и наказать бунтовщиков без всякого милосердия.

Распорядившись отправить это приказание коменданту Таниса, Иосэф успокоился и сел рядом с своей молодой супругой. Настало довольно долгое молчание; Иосэфу невольно пришла на память Аснат, – тот день, когда ее, тоже из царского дворца, несли в его дворец. Как живо воскресли в его воображении все перипетии их брака, вплоть до последнего свидания в подземелье; при воспоминании о бледном личике и неподвижном, полном отчаяния взоре невинной пленницы сердце его тоскливо сжалось.

Он провел рукой по лбу, стараясь отогнать докучные мысли, и повернулся к своей новой супруге; царевна теперь казалась спокойнее и только горькая, жесткая складка залегла в уголке ее побледневших уст. Спокойным, гордым взором всматривалась она в народ, стеной стоявший по обеим сторонам их пути.

– Ужели ни одним ласковым взором не подаришь ты меня, Хишелат? – прошептал Иосэф, наклоняясь к ней и беря ее за руку. – Мне кажется, что твой супруг заслуживает иного обращения, чем это леденящее молчание. По воле фараона, отца твоего, я стал равным тебе, и то, что могло служить укором твоему самолюбию, уничтожено: нет больше пропасти между дочерью фараона и наследником престола.

Взгляд царевны скользнул по нему с ненавистью и презрением.

– У меня не стало более отца с того злополучного часа, когда, по слепой слабости своей, он избрал в наследники престола человека, ненавидимого Египтом, – человека, который собственной рукой нанес удар его трону. И если самомнение ослепило тебя, то взгляни на эту безмолвную толпу и читай на этих мрачных лицах радость, которую они испытывают при известии, что ты – их будущий повелитель! Ни один египтянин не приветствовал твоего возвышения, и небо, которому наскучили твои злодеяния, погасило священный огонь, над которым соединили наши руки. Ты никогда не станешь равным мне: между царевной Хишелат и Потифаровым рабом, по спине которого гуляла палка надсмотрщика, всегда будет лежать целая пропасть!

Иосэф в первую минуту был не в состоянии говорить: гнев душил его; только пальцы его, как клещами, сжали руку царевны, глубоко вдавив в ее тело тяжелый браслет.

– Безумная! Не забывай, что отныне я имею над тобой права мужа, и не дразни меня своей дерзостью, – глухо прошептал Иосэф, – что же касается Потифара и Ранофрит, то они у меня поплатятся виселицей за клевету, которую смеют распускать про наследника престола.

Несмотря на острую боль в руке, Хишелат была невозмутима и так же тихо, как и во весь разговор, который она вела, насмешливо ответила:

– Ты хочешь умертвить меня, как и Аснат? Или думаешь, что, убивая благороднейших сынов Египта, ты этим прибавишь себе благородства? Берегись ты сам; не забывай, что Ранофрит – сестра Потифэры, что есть предел народному долготерпенью и что ты легко можешь кончить жизнь в руках своих же верноподданных, которые разорвут тебя на клочки. Объявляю тебе, что для меня ты и в короне – пес смердящий и никакой пурпур не скроет твоего низкого происхождения!

Дрожащие от гнева уста Иосэфа уже готовились ответить, как носилки остановились и церемониал встречи положил конец их разговору.

Все дворы палат Иосэфа были битком набиты народом; толпа накинулась на расставленные в изобилии пироги и прочие съестные припасы, раздаваемые целой армией рабов, и с жадностью истребляла лившиеся рекой пиво, вино и молоко. Под колоннадой надсмотрщики раздавали желающим одежды и медные кольца, приглашая всех подходивших приветствовать радостными кликами наследника престола; но толпа молчала, равно как молчаливо приветствовала она и брачную процессию.

Между тем, народ все валил и валил; словно живой стеной окружил он дворец, запружая все смежные улицы, и стража с надсмотрщиками начинали беспокоиться, но без особого на это приказания не смели разогнать вооруженной силой эту молчаливую и чинно ведущую себя толпу.

Вдруг, как по сигналу, народные массы сплотились и неудержимым порывом, с дикими криками бросились во дворец. В большой зале пир приходил к концу; съедено и выпито было много, чему доказательством служили разгоряченные лица гостей – исключительно, впрочем, гиксов, тогда как египтяне словно дали обет воздержания.

В глубине залы, на возвышении, был накрыт стол на две персоны; за ним сидели, в золотых креслах, наследник престола с молодой супругой, и приветливо отвечали с высоты на обращенные к ним речи и пожелания гостей.

Хишелат ни до чего не дотронулась, а Иосэф едва сдерживал бушевавшую в нем бурю, вызванную оскорбительными словами жены и обвинением в убийстве, брошенном ему в лицо. Взбешенный до глубины души, он обдумывал, как бы почувствительнее наказать ее за дерзость, как вдруг приближавшиеся вопли и шум привлекли его внимание. Слышались ясно шум борьбы и крики: «Смерть Адону! Смерть тирану!» – и все мгновенно смолкло.

Не успели гости прийти в себя от изумления, как в залу ворвались солдаты, тщетно пытавшиеся сдержать напиравшую на них со всех сторон оборванную чернь. Все повскакивали со своих мест, но почти тут же многие из присутствующих пали под ударами ножей. Иосэф тоже вскочил со своего места. С ужасом увидел он, что все присутствующие в зале египтяне покрыли свои головы красными клафтами, которые до тех пор скрывали под одеждой, и, поняв, что имеет дело с заранее подготовленным заговором, он соскочил с эстрады и, проскользнув сквозь обезумевшую толпу, скрылся в ближайшую дверь; смятение было так велико, что никто не заметил его исчезновения.

В зале же происходило настоящее побоище; все, кто был без красного клафта, были перебиты озверевшей чернью: одни, опьяненные кровью, изливали свою злобу на гиксах, другие грабили столы, дрались за кушанья, за посуду, опорожняли амфоры и срывали с трупов раненных мужчин и женщин покрывавшие их драгоценности.

Хишелат тоже встала и, судорожно схватившись за спинку кресла и застыв от ужаса, стояла неподвижно, как статуя богини, в своем дорогом, богато украшенном одеянии, невольно привлекая к себе жадные взгляды черни; вмиг эстрада была окружена. Несколько мгновений врожденное почтение и привычка преклоняться перед этой женщиной, на голове которой красовался урей, казалось, обуздали бунтовщиков.

– Смерть жене тирана! – раздался вдруг голос. – Нет, в Нил ее, дочь Апопи; принесем царственную невесту в жертву священной реке. Да, да, может быть, бог тронется подобной жертвой; пусть она поплатится за преступления отца и мужа, – нескладно закричали в ответ тысячи голосов.

Оборванная толпа ринулась на нее; грубые руки схватили ее, подняли над головами и потащили, как трофей. Хишелат потеряла сознание.

Потифэра, который с самого начала свалки тщетно пытался пробраться к эстраде, побледнел; он поклялся Армаису охранять и спасти царевну, великодушная жертва которой сохранила ему сына. Но все произошло так быстро, что он не успел добраться до одиноко стоявшей, на виду у всех, Хишелат, чтобы защитить ее своим присутствием, пользуясь тем почтением, которое внушало его белое одеяние.