слушал с почтением, будто ему были интересны бредни съехавшего старика. «Но Потоцкие не хотели союза, – продолжал он с досадой, – Забрали фигурку себе, а все владения Богдана повыкупали. Он потерял влияние в Сейма, и союза так и не случилось». «Ну и слава богу, – думал я, – Тогда б мы тебе эту штуку за такой хайс не продавали». В общем, утихомирился дед, отсчитал нам целую пачку лоснящихся долларов, и мы пошли. Только садимся в кабину, как слышим сзади душераздирающий вопль. Я подумал, что все – нас накрыли, полиция прибежала. Оказалось, что это Курцевич нас окликал. «Вот вам две пулярки» – сказал и сунул в руки две огромных запеченных курицы. Отличное завершение, казалось бы. Мы ехали обратно, при деньгах да еще с едой. Я уже предвкушал, как буду покупать нужные документы и как поеду за границу.

– Постой, – перебил я, – Ты хочешь сказать, что хотел оперировать на сердце по купленным документам? При этом никогда не делал настоящих операций?

Лукас кивнул как ни в чем ни бывало.

– У меня все было схвачено, Андрей. В Варшаве и по всей Силезии в те годы открывались частные клиники. Естественно, «клиниками» это можно было назвать условно – речь шла о квартирах, снятых где-нибудь на окраине, чтоб даже владелец не знал, что там происходит, а если и знал, то был повязан властью денег молчать. Жуткая антисанитария, профаны-врачи и оборудование времен Каменного века. Тем не менее, люди платили за это огромные деньги. Потому что в других местах было еще дороже. Операции там делали такие же, как я, недо-хирурги – у кого не хватило терпения пройти учебу до конца или кто считал, что его работа не оценивается по достоинству. Я собирался практиковаться там перед своим отъездом.

– Ничего себе! Сколько же людей лишались жизни в этих клиниках?

– Довольно много, – сказал равнодушно Лукас, – Но все они знали, на что шли. Мне надо было думать и о себе тоже: я не собирался прозябать в польской бедности.

– И ты надеешься, твоя история разжалобит меня? Что ты лишился пальцев и – о боже! – не смог стать хирургом?

– Зачем мне твоя жалость? Я хочу снять розовые очки с твоих глаз. Эта гранитная статуя отца-героя в твоей голове, Андрей – она на самом деле из картона. Толкни ее хорошенько, и она рассыплется, обнажив правду.

– И какая же это правда?

– Будь терпелив, послушай до конца. Как раз начинается самое интересное. Итак, мы со Збышком отдали сокровище, поехали обратно в Нагору. Последняя заправка на территории Беларуси. Мы стали на 45 минут повалять дурака, чтобы не вызвать подозрений у диспетчера. И вот была на той заправке женщина с маленьким ребенком. Носила она свое дитя на руках по всей заправке и завывала, да противно так: «Заберите его! Ну заберите его!». Подошла и к нам. Я глянул: хлопак совсем плохо выглядел – чахоточный, бледный, весь в поту, едва дышал. «Заберите его! – теперь уж нам канючила, – Заберите или убейте!». И сколько злости и ненависти было в ее голосе! Вид у нее был неухоженный, кожа висела дряблыми складками на лице, во рту не хватало зубов, хотя видно было, что еще молодая. Похоже было, что она на стимуляторах сидела или еще какой дряни.

Стало мне так противно, что я Збышка за рукав взял. «Пошли отсюда», – говорю. А он ей вдруг: «Как может пани такое говорить! За что хлопака убивать-то?». «А зачем мне этот нахлебник и дармоед? – кричала она, да с таким визгом, что слышно было на всю заправку. «Приехал тут один из ваших пшеков, финтил-финтил, золотые горы, Европу обещал! А потом обрюхатил и был таков! Забирай малявку, не то сама придушу!». Збышек прямо рассвирепел после этих слов. Сжал кулаки, шагнул к ней. Я думал, сейчас как приложит дуру! А он вдруг достал из кармана бумажник, сунул ей чуть не половину того, что мы заработали за сокровище. «Покупаю пацана», – сказал. Она от такого поворота прямо застыла, а Збышек поднял мальчонку, положил на плечо и понес, на ладан дышащего, в грузовик. Больше ни слова ни сказал.

Я за ним. «С ума сошел! – кричал ему. – Такие деньги за живой труп отдавать!». А он только хрипел сердито: «Вот же курва». Бросил его в люльку за креслами и задернул шторы. Всю дорогу мы молчали. Я понятия не имел, что Збышек собирался делать с мальчиком. Мои вопросы он пропускал мимо ушей. Прошли границу, остановились в Белой Подляске, чтобы сменить машину. Я глянул на мальчонку, проверить, дышит или нет. На вид он был совсем плох: весь мокрый, хрипел, а изо рта шла пена.

«Посмотри на него», – сказал Збышку, – «Он и часа не протянет. Давай отвезем его в больницу, раз ты такой сердобольный». Он покачал головой: «Нет. Едем, как договаривались». Облил себя водой из бутылки и полез в кабину, будто ни в чем ни бывало. Я не мог понять действий Збышка: отдал за пацана большие деньги, а теперь что? Он просто ждал, пока тот умрет? Разозлился я, схватил Збышка за рукав и чуть не выкинул из кабины. Закричал на него: «Поехали в больницу или выкидывай его на обочину!». Сердце у меня есть, понимаешь? Не мог я смотреть на муки мальчика. На обочине, конечно, не хотел его оставлять – только думал запугать Збышка этими словами. А он меня отпихнул, да сильно так, и сказал: «С мальчонкой все хорошо будет, не волнуйся. А ты соберись или все у нас пойдет через жопу». «По каким это правилам мы должны перевозить умирающего пацана!» вскричал я. Он отмахнулся только: «Ты ничего не понимаешь». Потом залез в кабину и спросил: «Едешь или нет?».

Я уже понял, что против него не попрешь. Легче было сделать операцию на сердце, чем переубедить в чем-то твоего отца. Кроме того, оказалось, нашу перепалку слышали водители грузовиков, стоявших рядом на парковке. Я чувствовал их осторожные, как бы невзначай, взгляды, слышал тихие перешептывания. Не по себе мне стало – а ну кто из них сейчас спишет номера да в полицию? Я ж столько всего прокричал. Быстро залез в кабину, кивнул «Едем». В пути я постоянно проверял состояние мальчика, поил его водой и смачивал лоб. Парень уже находился в коматозном состоянии, и я не думал, что он долго протянет.

Под Краковом сделали еще одну остановку. А в том месте постоянно появлялись автостопщики – стояли прямо у трассы. Кто-то из них