бы свое происхождение от богов, если бы имели их, подобно древним, а за неимением навязываются в родню Ною, Александру Македонскому, через которого, неведомо себе, породнились и с самими богами Греции, Магомету и так далее, – все это отчасти служит подтверждением слов моих. Нынче стали производить цыган в прямой линии от Гвебров, огнепоклонников, основываясь на особенной привязанности их к огню, вокруг которого цыгане проводят целые ночи; но эта страсть слишком обыкновенна всем кочевым народам, не имеющим другого крова, кроме неба, другой защиты от стужи и непогоды, кроме огня, и истекает из их физических нужд. Разложенный среди степи огонь становится не прихотью, но первой потребностью, домашним жертвенником, вокруг которого люди собираются действительно частью с набожным чувством; но таким образом и мы попадем в огнепоклонники! Кто из участвовавших в хивинской экспедиции не благоговел перед разложенным огоньком, если только удавалось добыть его.

Общее мнение то, что цыгане явились впервые в Европе не позже 1417 года и спустя два года распространились всюду; но кажется эпоху первоначального их появления должно отнести дальше. В одной хронике, напечатанной в XI томе relig.manuscriptarum, упоминается о появлении цыган в Венгрии в 1250 г.; впрочем, подлинность хроники не совсем доказана. Тогда их считали выходцами из Эфиопии, Египта, откуда производили все чудесное того времени, наконец, выходцами того света, порождением духа тьмы и прочее. Законы преследовали их всюду. Папы отдали повеление, чтобы цыгане не оставались под одним кровом более трех дней. В одной Венгрии их преследовали меньше: там каждое сословие имело права и цыгане получили свои, хотя очень ограниченные, и потому может быть они всего более удержались в Венгрии, да там, где первоначально появились, в Молдавии и Валахии. Но нынче там и здесь состояние их очень горькое. Органический Регламент уничтожил кочевую жизнь этих людей, единственную, в которой обретается цыган, словно в своей сфере, довольный и счастливый среди всевозможных физических нужд, за которые вполне вознаграждает его свобода дикая и безграничная. – Цыгане поселены большей частью, или почти исключительно, на землях бояр, и составляют единственное сословие крепостных людей в Молдавии и Валахии. Состояние их в высшей степени бедственное, как я уже имел случай несколько раз заметить. Они обыкновенно составляют многочисленную дворню, которою окружают себя бояре, и тут, смотря по прихоти и капризу владельца, им бывает лучше или хуже, чем в состоянии земледельца; но там и здесь, цыган лицо совершенно страдательное, и хотя закон простирается и на него, но продолжительная привычка сильнее самого закона, и цыган редко прибегает к его защите, совершенно убежденный в том, что воля исполнителей сильнее самого закона.

Вечером расположились мы кочевьем близ Князе-Георгиевского. Ненастье было важное. Казалось, некому бы было бродить в такую непогодь, – смотрим, с горы спускается женщина, навьюченная лохмотьями палатки; за ней едва движется старик, чуть живой. С первого взгляда можно было угадать, что это цыгане. Они пришли к речке, у которой кочевали мы; старик, изнеможенный, упал без чувств; женщина опустила свою ношу и стала заботиться о старике; но вскоре ему не нужны были никакие заботы, никакая земная помощь: старик был мертв. Склонившись головой на его бездушный труп, цыганка сидела над ним нема, недвижима: это был ее отец! Черные, разметанные ветром волосы ее закрывали всю голову ее и часть искаженного, подернутого предсмертными судорогами лица старика: она не плакала, не билась над трупом, казалась сама таким же холодным, безжизненным трупом, и долго находилась она в таком положении, наконец, дождь, ливнем ниспадавший на нее, пробудил ее, несчастную, к горькой существенности; она медленно приподняла свою голову и обвела взоры кругом как бы ища помощи и покровительства, – но природа была для нее так же сурова и безответна как люди; блуждавший взор ее, однако, остановился на цыганском шатре, который, тем временем, принес и расставил цыган, старый и отвратительно гадкий; по скарбу его, состоявшему из рубчатой деревянной доски и двух лотков, видно было, что он принадлежит к классу «аурарей», цыган, промышляющих добычей золотого песка. Цыганка вся задрожала, увидев его. – Наступила ночь; страшно ей было остаться одной с телом покойника; она несколько раз покушалась подойти к цыгану, соседу, но опять возвращалась, колебалась, наконец, отчаяние ее выразилось громкими воплями; ломая себе руки и терзая волосы, кинулась она к своему соседу.

– Помоги мне зарыть тело отца, – сказала она едва внятно, прерываемая всхлипываниями.

– Зароешь сама.

– У меня нет ни лопаты, ни топора, ни даже ножа; пыталась вырыть яму ногтями, – не могла, ослабела.

– Какая неженка!

– Сжалься.

– Не сможешь или не хочешь зарыть покойника, так брось его тело на съедение шакалам, – завтра же не станет и костей.

– Ни за что! – воскликнула она, вдруг выпрямившись во весь рост. Лицо ее было гордо и прекрасно.

– Таскай труп за собой: у тебя нет другого скарба.

Несчастная несколько времени молчала, и потом опять обратилась с той же мольбой к цыгану.

– Я тебе еще вчера предлагал условия, – отвечал цыган, – я знал, что случится; предлагаю их еще и теперь, а завтра, может быть, раздумаю. Согласись же быть моей женой, и мы станем делить пополам и работу и хлеб.

– Ты зарезал свою первую жену, зарежешь и меня.

– Если будешь непослушна, зарежу.

– Ты стар, гадок, лют, как волк.

– Зато буду защищать тебя от других и пособлю зарыть тело покойника.

– Я лучше отслужу тебе за это; целый год буду твоей рабыней, все же мне останется надежда, что когда-нибудь кончатся мои мучения, а тут – на всю жизнь.

– Непременно на всю; я ручаюсь, что ты не переживешь меня.

– О, голова моя, голова несчастная! Расшибись о первый камень, чтоб тебе не сносить мучений долгих; о, глаза мои, бедные глаза! Вылейтесь слезами, чтоб вам не видеть этого старого мучителя, – и вопли неумолкные заглушали вой ветра. Цыган продолжал споласкивать золотосодержащий песок, неумолимый и равнодушный, как бы дело шло об изломанной подкове, – равнодушнее того.

– Что же, – сказал он, наконец, – согласна ты или нет? Говори скорее, ты мне надоела.

– Согласна!..

– Есть люди несчастнее нас, – сказал кто-то сзади меня.

– Ты думаешь! – отвечал другой, к которому относились эти слова.

Ночь черная и ненастная скрыла от людей и преступление и вид несчастья, но последнее не переставало бодрствовать везде, где бодрствовал человек.

От Баи-д’Арамы горы, как мы уже заметили, не представляют станового, хребта, ни в географическом, ни в геогностическом отношении. – Они разметаны в беспорядке, распространены далеко, перепутаны узлами; состоя преимущественно из известняков и порфиров, они служат обильным вместилищем руд. – Нисходя к Дунаю, эти горы мало-помалу