Умирать тоже.

Своей матери он написал в тот же день:

В Россию также пришла весна. Приятная теплота. Кругом все зеленеет и цветет.

В кровавой России

Дорогая Ильза!

В последнее время у нас тут кое-что произошло, как ты, возможно, уже узнала из сводки вермахта. Двое суток мы были отрезаны и пережидали в лесу, как банда разбойников, пока нас не вызволила оттуда немецкая танковая часть. Крышку котла удалось захлопнуть. Но вся эта история еще долго продолжалась, потому что окруженные русские атаковали теперь уже в восточном направлении, чтобы вырваться из котла. Мы пережили немало ужасных часов. С громкими криками устремлялись они толпой на наши позиции, и только пулеметы могли заставить их замолчать. Кто не был убит, откатывался назад, но через полчаса они возвращались, накачанные водкой. И так продолжалось до темноты.

Русские ведут войну антигуманными методами. Они не обращают внимания на человеческую жизнь, да и к животным они равнодушны. Недавно они использовали собак в качестве живых мин. Это овчарки или доберманы, которые с противотанковыми минами на спине посылаются к немецким позициям. Их так выдрессировали, что они ложатся под орудия и танки. Когда штырь с детонатором наталкивается на преграду, то раздается взрыв и все вместе с собакой разлетается на куски. Против наших танковых передовых групп они высылали целые стаи. На них велась облава. Это был ужасный вид охоты. Собак приходилось отстреливать, прежде чем тем удавалось совершить свои чудовищные дела. Всякий раз, когда пуля попадала в мину, собака взлетала на воздух от мощного взрыва.

Не думаю, чтобы на этом все уже закончилось. Здесь мы уже завершили самую трудоемкую работу, теперь нам предстоит продолжить свои скитания. Не удивляйся, если ты получишь письмо по полевой почте из Азии, все может быть.

Сегодня утром у нас было построение. К большому удивлению нам вручили медали «За зимнее сражение на Востоке». Капитан сказал, что такая зима нам больше не нужна. К октябрю все должно быть завершено. Грядут великие успехи. Керченский полуостров уже находится в руках немцев, а сейчас по радио как раз передают сводку вермахта о наступлении Роммеля в ливийской провинции Киренаика.

Вчера я не смог дописать письмо, так как слипались глаза. Празднуя вчерашний день, мы выпили, пожалуй, слишком много трофейной водки. Представь себе, в огромном котле под Харьковом наши войска едва ли могли найти что-то съестное, но зато захватили несколько бочек водки.

Надеюсь, что мы и дальше шаг за шагом будем идти вперед, чтобы, наконец-то, все закончилось. Хотя я только что вернулся из отпуска, однако уже тоскую по тебе. Все немецкие солдаты мечтают быстрее убраться из России: этой страной они сыты уже по горло. По оценкам, нам предстоит здесь провоевать еще три месяца. Возможно, мы увидим самую крупную реку Европы. Как только мы выйдем к Волге, я пришлю тебе открытку с видом этой реки. Может быть, удастся также совершить небольшую речную прогулку по течению к Каспийскому морю. Честно говоря, поездка с тобою по Рейну была бы мне милее.

Оставайся такой же жизнерадостной, за что я тебя так высоко ценю. Сейчас нам нельзя падать духом.

Настоящий пруссак, как издавна заведено, скидывает шубу на Вознесение Христово. А спустя неделю после праздника Йоханнеса надевает ее вновь.

Восточно-прусская поговорка

Через две недели после праздника Йоханнеса она спустилась вниз по лестнице и присела на табуретку в кухне.

Так она сидела долго и наблюдала, как работает матушка Берта, пока та ей не сказала:

— Брось маяться, я знаю, что с тобой происходит.

Обе женщины обнялись.

Матушка стала строить догадки, что отца, пожалуй, могли бы и отпустить домой на крещение ребенка, ведь так положено делать. И, кроме того, парень уже достаточно наигрался в войну; то, что там еще осталось сделать, завершат за него другие.

Когда она рассказала об этом матушке Луизе, то в ответ получила напутствие словами Иисуса: «Пустите детей и не препятствуйте им приходить ко Мне».[59]

Дедушка Вильгельм запел «Прусскую славу», стуча при этом клюкой по половицам. Ему хотелось мальчика, чтобы таким образом в их семье сохранилась фамилия Розен.

Герхарда в такие дела посвящать не стали, потому что он до этого еще не дорос. Маленького француза тоже. Дорхен узнала об этом от Эрики и понеслась по деревне с известием: крестьянский дом Розенов ожидает наследника! Спустя семь недель после свадьбы каждый мог подсчитать, что все было сделано праведным образом.

Но как это известие дошло до излучины реки Донец? В один из вечеров, когда от реки поднимался влажный туман, капитан выступил с речью.

— Мы преодолели Днепр и Донец, — объяснил он, — Теперь предстоит перейти Дон по направлению к Волге.

О других реках говорить он не стал, но Годевинд, разбиравшийся в географии, вспомнил еще Урал, Енисей, Лену и Обь, реки настолько широкие, что их противоположный берег совсем не виден.

Когда уже стемнело, прибыл почтовый автомобиль, который привез массу новостей с родины. Остальное стало известно из письма, которое написал Вальтер Пуш 30 июля 1942 года:

Дорогая Ильза!

Камрад Розен угостил каждого из солдат нашего взвода сигаретой. Его жена ожидает ребенка; это то, что он оставил в память о себе во время прошедшего отпуска. Я надеюсь, что наши с тобой усилия также увенчались успехом, и ты мне вскоре пришлешь уведомление о пополнении. В противном случае мне придется еще раз приехать и наверстать упущенное.

Итак, по одной сигарете. Шнапса в этот момент не оказалось под рукой. Пуская дым, стояли они кружком, смеялись удивительному факту людского приплода за счет отпускников, в то время как война по другую сторону реки противилась этому.

* * *

Когда котел под Харьковом заполнился кровью, тогда зародилась и моя жизнь. Но об этом никто не ведал. Двенадцать ночей они были вместе, затем война разлучила моих родителей и больше уже никогда не сводила их. После них осталась лишь я. Так заключались супружеские браки во время войны, точно так же они и заканчивались.

— Ничего особенного, — говорит Вегенер. — На свете имеются миллионы детей, чьи родители провели вместе лишь одну ночь, многие из них так никогда и не увидели своего отца.

Двенадцать ночей в Подвангене стали мне подарком.

Когда же впервые речь зашла обо мне? Письмо, в котором моя мать написала ему об этом, не сохранилось. Нет также и его ответа. Радовался ли он этому или же ему было все равно? Мой отец хотел иметь ребенка лишь после того, как наступит мир, но я не могла ждать так долго. Немного разочарована я тем, что ни разу не упоминаюсь в его дневнике. Поэтому мне остается довольствоваться лишь сценой, описанной Вальтером Пушем: несколько солдат стоят на берегу Донца, курят сигареты и беседуют о том, как появляются дети.