Самой большой достопримечательностью деревни, где они располагались, была речушка шириною десять метров, по которой текли коричневые потоки талой воды. Они поселились в предпоследнем доме, вновь это было невзрачное серое деревянное строение, покрытое соломой, с покосившимся от ветра штакетником. В огороде был колодец, там же, не переставая, блеяла коза, привязанная к грушевому дереву. В загоне рылись свиньи. Двое стариков, муж с женой, копались в огороде. Когда Роберт Розен вошел в дом, то ему тотчас же ударил в нос запах немытой посуды.

Вальтер Пуш прибыл из отпуска перед ним и сейчас сидел на скамейке в огороде, где солнечным вечером имели обыкновение отдыхать старик со своей старухой. Известие о переводе воинской части на юг застало его дома, поэтому он тотчас же отправился туда через Киев. Они долго делились впечатлениями о днях, проведенных на родине. Вальтер Пуш утверждал, что он полностью отработал намеченную программу. В скором времени он ожидает пополнение: мальчика или девочку, ему безразлично.

Когда стемнело, старики перебрались в свою каморку в тыльной части дома, козу они забрали с собой. Годевинд появился в сопровождении солдата, которого звали Модриком. Его им прислали вместо Яноша и еще одного обер-ефрейтора, у которого было не в порядке с головой, и потому его отправили лечиться в высокогорный санаторий. Годевинд подсел к ним и угостился привезенными из отпуска сигаретами.

— Где проходит линия фронта? — спросил Роберт Розен.

По оценке Годевинда, в десяти километрах юго-восточнее от них в направлении Харькова.

— Мы уже давно не слышали выстрелов, это нехороший признак, явно заваривается какая-то каша.

Они устроили себе вечер встречи: ели кровяную колбасу из Подвангена и ржаные хлебцы, привезенные Вальтером Пушем из Мюнстера. Модрик, новенький солдат, прибыл из Катовиц. Он довольно слабо владел немецким языком, но был веселым парнем и не стал обижаться, когда Вальтер Пуш назвал его «трофейным германцем». После того, как они выпили несколько рюмок шнапса, Модрик спросил тех, кто прибыл из отпуска, правда ли, что в Германии в скором времени будут отмечать День матери. Если это так, то он хотел бы написать почтовую открытку своей жене, которая, хотя еще и не была матерью, но должна была ею стать в результате его последнего отпуска. Он попросил помочь ему в правописании. Вальтер Пуш, понимавший, как торговец, больше в расчетах, со временем поднаторел в написании многочисленных писем своей жене Ильзе. Поэтому он стал объяснять, что слово «schenken» — оно было во фразе «Подарить жизнь ребенку» — нельзя писать через «ск». При упоминании имени «Elisabeth» Пуш непременно хотел спасти буквосочетание «th», но Модрик настоял на слове «Elzbieta», поскольку будущая мать была польского происхождения. После того, как Модрик расписал свою Эльжбету в одежде и голой, дошла очередь и до Роберта Розена, который должен был описать свою свадьбу. Об инциденте с кричащей женщиной он умолчал.

Как-то вдруг возник вопрос, а почему Годевинд не хочет ехать в отпуск.

Тот стал отговариваться плохой погодой и утверждал, что Гамбург хорош лишь в разгар лета. В июле он поедет туда, в этом году или в следующем, так как война к тому времени все равно не закончится. Самое любимое его занятие — нежиться в дюнах на датском побережье Северного моря или на пляже Балтийского моря в Померании.

— Этим летом Россия падет, так или иначе, — утверждал Вальтер Пуш, ссылаясь на надежные источники. На родине в таких вопросах разбираются лучше всего.

Они говорили о предстоящем наступлении и представляли себе, как вновь будут совершать марши.

— Вполне возможно, что мы так никогда и не вернемся домой, — заметил Годевинд. — Чем больше земель мы завоевываем, тем больше требуется солдат. Когда мы окажемся на Урале, то под ружье нам придется поставить миллионы, чтобы защищать Европу от Азии. В Африке мы будем охранять песок, а в Гренландии айсберги.

Каждый волен был понимать эти слова, так как ему хотелось. Роберт Розен думал о самом насущном для него: о вечерах в Подвангене и ворковании голубей. В первую ночь он спал плохо, после полуночи вышел в сад, чтобы посчитать звезды, а когда забрезжил рассвет, то решил вновь прогуляться и стал наблюдать за стариками. Женщина присматривала за козой, которая паслась у обочины дороги, ее муж возил навоз в огород. Пришла пора копать и сеять, и никакая война не могла этому помешать. Иногда они что-то кричали чужеземному солдату, чего он никак не мог понять. Впрочем, ясно было, что солдаты приходят и уходят, а вот картошка растет каждый год, а еще вскоре в России зацветет и сирень. О горящих деревнях оба старика пока что ничего не слышали.

Да, в это время севернее Харькова было спокойно, можно было бы вообще забыть про войну, если бы не русский самолет, который разведывал артиллерийские объекты и пролетел на большой высоте над немецкими позициями сразу же после восхода солнца.

Вальтер Пуш написал Ильзе в своем первом письме после возвращения:

В наше отсутствие солдаты посадили в огороде салат. Через три недели мы будем собирать первый урожай свежих овощей, если, конечно, война не перебросит нас на другие поля сражений для сбора урожая в тех местах. Но не исключена также и возможность оказаться ниже редиски, растущей на поверхности.

Последнюю фразу он вынужден был вычеркнуть по приказу фельдфебеля.

Между Лангемарком[58]и Сталинградом расстояние было равным всего лишь одному часу занятий математикой.

Вольфганг Борхерт

В шесть часов на рассвете их разбудил приглушенный шум. Из лощины, расположенной перед деревней, нарастал, поднимаясь по склону рокот, как будто по пашне тяжело передвигались мощные тракторы. В деревне не было ничего такого примечательного, кроме речки, которая, изгибаясь между лугами, терялась у опушки леса и чьи берега могли бы служить единственным прибежищем. Они бежали сломя голову вдоль ее русла, спасая свою жизнь. Вальтер Пуш написал позднее своей Ильзе, что за все время русского похода он никогда так не бегал, как в то утро.

Около сотни танков Т-34 вскарабкались на вершину холма перед деревней. Остановившись там, они начали выстрелами поджигать дома один за другим. Грохоча моторами, шли они через бушующее море огня, как будто оно для них вовсе не представляло опасности. За ними следовали тяжелые танки KB, а потом подразделения пехотинцев, которых толком нельзя было разобрать из-за стены дыма, окутавшей деревню. Находясь у опушки леса, они слышали крики и выстрелы в деревне.

Лейтенант Хаммерштайн приказал окапываться. Но делать это надо было скрытно от врага. Ни в коем случае не стрелять! Отрывая окоп в лесной чаще, Роберт Розен вспомнил о стариках, об их козе, и — удивительное дело! — даже и о посаженном салате в огороде.

Это продолжалось всего лишь час, затем шум стал стихать, танки ушли дальше. Вместе с ними исчезли крики русской пехоты, лишь стена дыма все еще угрожающе стояла над деревней. За ней слышались шаги, как будто кто-то шел, спотыкаясь, слышен был хруст веток, тяжелые вздохи и жалобные стоны. Оказалось, это был подросток, который выскочил на них и остановился в остолбенении, увидев солдат. Он едва мог перевести дыхание и дрожал всем телом. Когда Годевинд подошел к нему, тот бросился в ноги, как собачонка перед своим хозяином.