Понаблюдав немного за потугами беспомощного пленника, Леха расчетливо ударил его кулаком в лицо, раз-другой. Нижняя челюсть, которой Виталий упирался в пол, хрустнула, но со скрипом встала на место. Зато рот наполнился солоноватой кровью. Сквозь трансформаторный гул в голове донеслось:

– Бумаги у вас?

– Какие бумаги? – вяло спросил Виталий. Он и сам не смог бы объяснить, откуда у него берутся силы упорствовать. Хотелось просто уснуть и видеть сны. Такие, в которых не было бы вооруженного дегенерата и закатанной в ковер жены.

– Думаешь, я тут с тобой викторину провожу? – мрачно осведомился Леха. – Думаешь, тля, ты в конце получишь денежный приз? Ошибаешься. Вот я сейчас тебе рот тоже заткну и больше тебя ни о чем спрашивать не буду. А сам схожу на кухню и вернусь сюда. К жинке твоей. Ты этого добиваешься?

– Лук не в кухне хранится, а в кладовке, – прохрипел Виталий. Диван на спине с каждой секундой становился все тяжелее и тяжелее. Это противоречило законам физики, но именно так оно и было.

– О каком луке ты мне тут толкуешь? – насторожился Леха.

– Ну как же… Ты пожираешь лук, а потом дышишь им на своих жертв, пока они не окочурятся… Новая разновидность серийного маньяка…

– Юморист, да? Юрий Стоянов вместе с Ильей Олейниковым? Только у нас с тобой тут не «Ужасы нашего Городка». Все серьезно, по-взрослому.

– Еще скажи: по-мужски, – предложил Виталий, едва сдерживаясь, чтобы не заорать благим матом от желания избавиться от неимоверной тяжести, навалившейся на хребет.

Леха нахмурился:

– Я вижу, ты не просекаешь момент. Представляешь, что будет с твоей женушкой, если я хорошенько пошурую внутри нее, к примеру, скалкой? Впрочем, я и в кладовку могу заглянуть. Там наверняка хранятся какие-нибудь железяки. Скажем, рашпиль…

Тамара засучила голыми ногами, приподняла нижнюю половину туловища над полом и упала обратно. Сдавленные звуки, которые она издавала, были очень тихими, но слушать их оказалось невыносимо.

Оказывается, голуби за окном чужой квартиры действительно пророчили беду. «Умри-умри», – призывали они, а Виталий с Тамарой не переполошились, отправились навстречу смертельной опасности. И вот результат: бритоголовый ублюдок измывается над обоими, как хочет, а помочь жене нет никакой возможности. Страшно подумать, что ее ожидает. Потому что напильник в кладовой действительно имеется – большой, ржавый. Все руки не доходили его выбросить, а теперь поздно.

– В спальне на шифоньере лежит желтая прозрачная папка, – прошептал Виталий. – В ней то, что ты ищешь. Возьми и уходи.

Его лицо было мокрым. Скорее всего от пота и от крови. А может быть, он плакал. Наверное, все-таки плакал, поскольку Леха, возвратившийся из спальни с папкой в руке, глумливо посоветовал:

– Сопли не распускай, герой. Наш разговор еще не закончен. Насчет бумаг я понял, а теперь мне нужен твой шурин. Где он?

Виталий покачал головой:

– Не знаю…

– Та-ак, – протянул Леха, – товарищ не понимает, товарищу обязательно втолковывать нужно, что с ним тут никто нянчиться не собирается. – Он поднялся с корточек. – Ладно, поговорим минут через пять. Ты меня, тля, еще умолять будешь, чтобы я тебя выслушал…

Тамара выгибалась и падала, выгибалась и падала: бум… бум… бум… От этих гулких ударов можно было свихнуться. Виталию этого ужасно хотелось, но сознание его не покидало. Он все видел и слышал, все понимал, а поделать ничего не мог. Оставалось только попросить:

– Стой… Я знаю номер Серегиного мобиль-ника… Можешь позвонить ему и условиться о встрече…

Леха стремительно шагнул вперед и дважды пнул Виталия в лицо, приговаривая:

– Ты мне тут не командуй!.. Не командуй, понял?.. Я сам разберусь, что мне делать. – Отведя таким образом душу, он снова присел подле пленника и заговорил спокойнее: – «Стрелку» шурину сам забьешь. По моей трубе. Вякнешь что-нибудь лишнее – отдуваться Томочка будет. Короче, вызовешь Серегу сюда, и на этом твои мучения закончатся. Понял меня?

Виталий посмотрел на подогнутые ноги жены, застывшие в тревожном ожидании, и молча кивнул. Под его подбородком уже собралась целая лужица крови, но это его мало беспокоило. Пусть течет кровь. Вот только бы слезы поскорее высохли. Он ведь все-таки плакал, Виталий. Плакал и никак не мог остановиться. Потому что помирать, как ни крути, было страшно, а другого выхода он не видел.

Такси катило среди сотен машин, зажатое со всех сторон металлическими собратьями. Сквозь слепящие огни встречных фар, рубиновые пунктиры габаритных огней, переливы ночных огней.

– В мире животных, – пробормотала Рита.

– Что? – повернулся к ней Сергей.

– В какой-то передаче показывали Африку. По саванне неслось бесконечное стадо антилоп, не видать ни конца ни краю. В точности как здесь. – Она указала кивком на окно такси, идущее впритирку с соседями. – Четвероколесые, бензинопитающие…

Сергей улыбнулся. Это была первая отвлеченная тирада, произнесенная Ритой после посещения клиники. Его самого внутрь не пустили, даже за щедрую плату, но он особо туда и не рвался. Стены этого заведения были пропитаны такой безумной тоской, что хотелось выть по-волчьи на луну, взахлеб, самозабвенно, не слыша и не видя ничего вокруг.

Рита пробыла с матерью долго. Прохаживаясь по двору, Сергей успел выкурить почти целую пачку сигарет, но горечь во рту была не никотиновая, другая. Жалкие, поникшие фигуры на скамейках, тусклые взгляды, шаркающие шаги встречных. Отличить больных от проведывающих их родственников можно было только по одежде. Потому что всех их одинаково пригибала к земле общая беда. И когда в окнах клиники начал зажигаться свет, он казался мертвенным. Приятней было смотреть в темноту, чем на такой свет.

Ритину мать во двор не выпускали, она находилась на третьем этаже, в отделении интенсивной психотерапии. Свидания с тамошними пациентами разрешали лишь в самых исключительных случаях. Например, если ты готов отстегивать тысячу рублей за каждый проведенный внутри час. Общение с матерью обошлось Рите в шесть тысяч. Еще десять пришлось раздать врачам и санитарам за то, чтобы они действительно лечили Наталью Овсееву, а не вкалывали ей всякую дрянь, от которой люди превращаются в живые трупы, не испытывающие ни голода, ни жажды, ни каких-либо иных желаний или эмоций. Вообще ничего не испытывающие. Так легче. И больным, и медперсоналу.

Рита поведала о встрече с матерью несколькими короткими, отрывистыми фразами, а потом умолкла. Наблюдать, как она глядит прямо перед собой, раскачиваясь в такт движению машины, было тяжело. Уж лучше бы она плакала. Потому что Ритина голова болталась из стороны в сторону, как неживая. Словно ее подменили в психушке механической куклой.

Когда Сергей спрашивал, не нужно ли помочь матери еще чем-нибудь, Рита отрицательно мотала головой. Когда он утешал ее, говоря, что все образуется, она утвердительно кивала. А теперь вот вспомнила вдруг про африканских антилоп, и Сергей обрадовался. Сказал с широкой улыбкой: