Федор Кузьмич тоже подал голос.

— Мысль верная, Богдан Арнольдович. Но это война. У него ракет — если верить Кавелю Модестовичу, а ему, думаю, всегда верить можно — как цыплят на птицеферме. «Земля-земля», «воздух-воздух», «омут-омут», даже, говорят, «дупло-дупло» — и то есть. И аэродром в Карпогорах тоже, говорят, у него весь под контролем. А у вас с этим делом как?

Богдан криво усмехнулся.

— Ну, с термоядом не очень… Да и «дупло-дупло» не заготовлено, у него честно говоря, у меня тоже… источники информации. А прочее все и у нас есть. Даже и «Родонитов» десяток найду, если нужно будет — на том же Восточном Тиморе и покупал, больше их никто уже не делает, да и вообще едва ли понадобится. Я вообще-то попросил над ними геостационарный спутник держать, далеко гляжу, все вижу. Сволочи они, вот что. Мне продукт заказчику сдавать! Три дня всего, потом день-два на сборы, и можно воевать. Бойцов сейчас хватает, и неплохие, должен сказать, бойцы.

Федор Кузьмич посчитал на пальцах.

— А что… Хороший день для начала военных кампаний. Стало быть, через три дня и выступаем. Еще лучше, конечно, через девять. Чтобы ретроградный Меркурий ушел из полусозвездия рудбекии…

Антибка наконец-то рухнул посреди поляны. Черепная кость его, принявшая на себя удар трех еретических «Родонитов», напоминала рога ископаемого ящера трицератопса: три шишки, одна другой страшнее, к ним сбоку лепился еще и уцелевший по счастливой случайности природный рог.

— Жалко болеутоляющее на него изводить… — сказал Богдан, словно извиняясь перед кем-то, — ну да придется. Чай, своя скотинка, совсем не глупая — хоть и плесень он, а боль чувствует. Страдает.

Богдан ушел на веранду за снадобьями. Фортунат и Давыдка отправились в чертог — работать. Антибка так и остался скулить посреди поляны. А Федор Кузьмич и академик переглянулись.

— Кажется, начинают иметь место события, — проговорил старец, используя буквальную кальку киммерийского «более чем недостоверного» будущего времени..

— Пожалуй, на эти события будет любопытно посмотреть, — в том же стиле тактично ответил Гаспар, — должен же у событий иметься надежный свидетель. Лучше даже не один. Иначе кто поверит в их достоверность?

— Быть свидетелем легко и приятно — не менее, чем говорить в лицо государю всю правду, — старец явно кого-то цитировал, но в разъяснения решил не вступать, — но, созерцая события, еще ведь и уцелеть нужно. События, почтенный Гаспар Пактониевич, имеют свойство иной раз причинять неудобства не меньшие, чем задушевная беседа с государями. Думаю, даже не сомневаюсь, что события объявят о себе сами, лучше уж не звать их раньше времени на свою же… ну, скажем, голову.

Богдан с тяжелой сумкой наперевес сошел с веранды и направился к Антибке. Ни с чем не сравнимая вонь говорила сама за себя: АСТ-3, антисептик-стимулятор Тертычного, третья фракция, только и мог излечить шишки, полученные от прямого попадания восточнотиморских крылатых ракет «Родонит».

Даже стоимость этого зловонного бальзама чертовар собирался поставить в счет наконец-то допекшему его Кавелю Адамовичу Глинскому, известному под самоприсвоенным прозвищем «Кавель Истинный».

…весь его безумный путь через лишения и мечты пришел в настоящий момент к своему концу. Дальше — тьма.

Г. Гарсия Маркес. Генерал в своем лабиринте.

Город Вологда, что очень интересно, впервые упоминается в русских летописях в точности в том же году, что и Москва: в 1147 от Рождества Христова. Означает это всего лишь то, что ни тот город, ни другой никогда не платили дани Киеву — столица Святой Руси в 1134 городу была перенесена во Владимир. Принадлежала Вологда сперва Новгороду, со времен Ивана Великого отошла к Москве, и никогда уже никому даже во временное пользование не отдавалась. Больше никакого отношения к нашему повествованию город Вологда не имеет, посему незачем переводить на разговоры о нем бумагу. Зато Вологодская губерния для нас куда как важна: через нее насквозь проходит Камаринская дорога, ведущая от Архангелогородской губернии в Тверскую, — а дальше честному офене ходить ни к чему.

В северо-восточном углу Вологодчины расположен город Великий Устюг, известный всему миру как родина российского Деда Мороза, в северо-западном — почти никому не ведомый городок Кадуйский Погост. Знать бы, какому мудрецу пришло в голову обозвать город Погостом? Городов-Погостов на Вологодчине несколько: хоть Андомский Погост, хоть Мегорский. Официальная история настаивает, что погост — всего-то становище, по образцу учрежденного княгиней Ольгой, куда на Руси по назначенным урокам свозилась дань; в более поздние времена так стали называть просто волость или одну лишь церковь с жильем попа и причта; в землях Новгорода, которым принадлежал в домосковские времена описываемый кусок Вологодчины, так называли просто сельский приход — несколько деревень под управлением одной церкви. Академик физиогномики и научной гребли Савва Морозов так и считает, что этот «Погост» на самом деле есть искаженное слово «покус» — кого-то тут, значит, сильно покусали. И у теории есть сильное подкрепление: погостяне обещали Савве, что если он близко к их родным городам подойдет — обильные покусы ему обеспечены. Желающих много. Будет, будет его покусано, мало не покажется.

Кадуйский Погост, как и многие иные города Вологодской губернии, известен разве что как знатный центр кружевоплетения, — но куда вологодским кружевам до арясинских. Но куда денешься, офени прикупают кружева и здесь: свадеб в Киммерии каждый год немало, а два пуда кружев на каждую из них Арясин просто не наплетет. Поэтому в Киммерии семьи победнее, конечно, берут и вологодский товар. Носят его офени тоже не первой руки, обычно либо из молодых, либо из тех, у кого что-то обломилось в молясинном бизнесе: обслуживавшийся толк кавелитов угас и для последних приверженцев настоящий киммерийский товар дорог стал, либо толк бесповоротно и без шуток запретили, либо наладился народ самоделками обходиться: ну, тогда начинает офеня таскать вологодские кружева, чередуя их с пшеничной мукой: своей пшеницы у Киммерии нет, а церковные праздники без них и не праздники вовсе. Когда офеня беднеет совсем, или старость приходит окончательно — он уходит в монастырь святого Давида Рифейского на острове Высоковье, что в Киммерионе стоит, и нет к нему ни единого моста — только на лодке подъехать можно. Но день ухода в монастырь офеня обычно откладывает до последней возможности. Это — уход навсегда. Не то, чтобы имелся запрет на выход из сокровенного города — просто традиции нет. А Киммерия — страна традиций, есть там традиция ничего не делать без традиции. В России, кстати, тоже такая традиция есть.

Вологодчина для офеней и не губерния, а так, дорога, транзит. Знай топай с северо-востока на юго-запад, — ну, или обратно. Но в особых случаях сворачивает офеня примерно на полпути к северо-западу, в сторону Онеги, и тихо-тихо, обычно поздним вечером, выходит на окраину Кадуйского Погоста. Там простирается обширное кладбище, настоящий местный погост с деревянной шатровой церковью семнадцатого века; церковь, как положено, давно увезена в Кижи, на ее место все хотят поставить хорошую каменную копию, да вот никак со средствами не соберутся. Для повседневных нужд есть при кладбище часовенка любимых на русском севере святых Уара и Артемия Веркольского, — этого последнего офени любят особенно, потому как был он тринадцатилетним мальчиком, погибшим от удара молнии за два года до того, как Иван IV объявил себя в Кремле царем, и ничего хорошего Русь от этого не увидала, — в этой часовне богобоязненный человек всегда может свечку поставить сообразно требованиям души, а погост — он и есть погост. И православные там лежат, и коммунисты, и хлысты, и на особой делянке татары, евреи тоже есть, да и других, наверное, немало. Земли возле города много, почти вся заброшена и сильно заболочена; так что лежит на погосте при городе с названием Погост больше народа, пожалуй, чем в самом городе нынче живет.