Милдмор вздохнул:

– С ними было нелегко. Кёрди был приличный человек, он спрашивал, как я живу один в мире. И хотя, наверное, преуспевал в своем свечном деле и имел деньги, всегда одевался скромно. Думаю, он поддерживал деньгами шотландца и Грининга тоже. Из слов мастера Кёрди я понял, что его родные были старыми лоллардами, которые читали Библию, втайне переведенную на английский. Ну, он был щедр и в самом деле действовал так, как проповедовал, что надо делиться. – Томас посмотрел на меня и вдруг спросил: – Они мертвы, сэр?

– Не думаю. Но мне нужно разыскать их. Не для того, чтобы причинить вред, но, возможно, чтобы не дать нечаянно совершить одну глупость.

– Они не были жестоки, – сказал Милдмор. – Они отвергали насилие. Хотя часто говорили горячо… – Он грустно улыбнулся. – Элиас говорил, что все богатые должны быть повержены, что их надо заставить работать в поле, как простых людей.

Мне вспомнились слова Оукдена, как он подслушал громкий спор друзей Грининга в его лачуге совсем недавно.

– Они во многом не соглашались друг с другом? – уточнил я.

Тюремщик кивнул:

– Частенько, хотя обычно по каким-то неясным для меня вопросам. Например, если кого-то крестили в младенчестве, то нужно ли погружать его в воду целиком при повторном крещении в зрелом возрасте.

– А в том, что касается общественного устройства? Например, кто-нибудь не согласился с замечанием Элиаса, что богатых нужно свергнуть?

– Нет, с этим все были согласны.

Я улыбнулся Томасу:

– Люди жестоки в своей праведности?

– Да. Хотя Грининг был мягкий и дружелюбный человек, пока дело не касалось религии. Хуже всех был голландец. Иногда из-за акцента его трудно было понять, но это не мешало ему употреблять такие слова, как «слепой дурень» или «глупый грешник, обреченный на ад», если с ним не соглашались. Это он чаще всех говорил о Джоне Бойле.

Я задумался, был ли Вандерстайн знаком с английским изгнанником. Для голландца, занимавшегося торговлей через пролив, это не так уж невозможно.

А Милдмор продолжал:

– Шотландец тоже был сердитым. Наверное, обиделся, что его прогнали из Шотландии. Он бывал страшен, такой большой рассерженный человек. Думаю, с ним плохо обошлись у него на родине. Я знаю, у него там осталась жена.

– А Лиман?

– Джентльмен из Уайтхолла? Я чувствовал в нем родственную душу, потому что его тоже, как и меня, беспокоил вопрос, избрал ли его Бог для спасения. Как и все они, Лиман всегда говорил о грядущем конце света, как предсказано в Откровении Иоанна, что придет Антихрист и мы должны быть готовы к суду. Этого я до конца не понимал.

В Откровении Иоанна предсказано пришествие Антихриста. Это еще одна черта веры анабаптистов, как и других радикальных протестантов. Оукден упомянул в этой связи Бертано, и вчера это имя было на устах убийц Грининга. Непринужденно, как только мог, я спросил:

– Многие отождествляют Антихриста с конкретным человеком. В кружке называли его имя?

Томас с искренним недоумением посмотрел на меня.

– Нет, сэр.

– Может быть, с итальянцем?

– Вы имеете в виду папу? Они упоминали папу, только чтобы проклинать его.

Я понял, что если в кружке Бертано считали Антихристом, то не упоминали его имени при тех, кому не до конца доверяли, и тихо сказал:

– Теперь этот ваш кружок исчез. По-вашему, почему это могло случиться?

Щека Милдмора дернулась, а потом он сказал:

– Думаю, они сбежали из-за книги.

Я посмотрел в его страдальческое встревоженное лицо и решился нырнуть:

– Вы говорите о книге, которую взял Майкл Лиман?

Тюремщик, не понимая, уставился на меня.

– Лиман? Нет, это я тайно вынес ее из Тауэра и отдал Гринингу. Рассказ Анны Эскью о ее допросах.

На мгновение голова у меня пошла кругом. Мы уставились друг на друга. Как мог спокойнее, я сказал:

– Расскажите мне о книге Анны Эскью, Томас.

Молодой человек нахмурился:

– Разве вы не знаете? Я думал, потому вы вчера и приходили в Тауэр. – Он заерзал в кресле, и на мгновение я испугался, что он сейчас в панике убежит.

– Это верно, – солгал я и как ни в чем не бывало продолжил: – Я занимаюсь книгой Анны Эскью. Но меня ввели в заблуждение о том, кто передал ее Гринингу. Вы многое мне рассказали, Томас. Лучше расскажите и остальное. Клянусь, я никакой не враг.

Тюремщик снова посмотрел на меня и наклонил голову.

– Похоже, у меня нет выбора.

Я не ответил.

Мой собеседник набрал в грудь воздуха и тихим, ровным тоном, не глядя на меня, рассказал следующую часть своей истории. Иногда его голос прерывался, и мне пришлось наклоняться, чтобы лучше слышать его слова.

– Это случилось двадцать девятого июня, во вторник, – рассказывал Томас. – Меньше месяца назад, а кажется, что прошел год. Накануне Анна Эскью и те трое мужчин были приговорены в ратуше к смерти за ересь, и все говорили об этом. Мы ожидали, что до казни их будут держать в Ньюгейтской тюрьме. В то утро я дежурил в Тауэре, проверяя заключенных в темницах и доставляя завтрак тем, кому это полагалось. Потом я пошел доложить обстановку мастеру Ховитсону – вы виделись с ним вчера.

– Да, я помню, – кивнул я.

– Пока я был у его стола, снаружи послышались шаги – спускалось несколько человек. Входная дверь открылась, и вошел мастер Арденгаст, старший стражник, а с ним еще двое стражников ввели молодую женщину. На ней было красивое синее платье, но, к моему удивлению, на голову ей был надет мешок, грязный мешок, так что лица не было видно. Она тяжело дышала, бедняжка, и была очень напугана. Было отвратительно видеть, что так обращаются с женщиной. Следом вошли еще двое, и они втащили большой сундук. Потом мастер Арденгаст сказал Ховитсону и мне, что эта женщина будет заключена здесь и никто из других заключенных не должен знать о ее присутствии. Сказал, что мы должны отдежурить две смены, чтобы как можно меньше людей узнали о ее присутствии.

Голос Милдмора стих почти до шепота.

– Вы, наверное, думаете, что в таких случаях надо протестовать, но в том месте привыкаешь к самому плохому. А я слабый, грешный человек. Я лишь ответил: «Да, сэр». Женщину увели, чтобы запереть в камере – это место называется «особая камера»; она лучше обставлена, чем прочие, и предназначена для благородных заключенных. Но находится рядом с помещением, где стоит дыба и держат прочие орудия пыток. – Он взглянул на меня. – Я видел их.

«Я тоже», – подумал я, но вслух ничего не сказал.

– После этого все они ушли, а мы с Ховитсоном уставились друг на друга, – продолжил тюремщик. – Я стал спрашивать, кто эта женщина, но он сказал, что нам не стоит говорить об этом. И я занялся своими обязанностями. Потом, часа через два, вернулся мастер Арденгаст. С ним пришел лейтенант Тауэра сэр Энтони Кневет и еще двое, в изысканных шелковых мантиях, с должностными золотыми цепями и с драгоценностями на шапках. Одного из них я тогда еще не знал, – такой худой, с красным лицом и маленькой торчащей рыжей бородкой. А второго узнал, потому что видел его в Тауэре раньше, – это был королевский советник сэр Ричард Рич.