Я напряженно смотрел на Милдмора. Итак, Рич… А другой посетитель – это, судя по описанию, лорд-канцлер Ризли, который на сожжении беспокоился, что от пороха на шее жертв горящий хворост полетит в членов совета. И Кневет, который плохо ладил со своим начальником Уолсингэмом. Значит, Ричард Рич, как я и предполагал, был глубоко замешан в этом деле. Томас посмотрел на меня испуганными глазами.

– Продолжать, сэр?

Наверное, он боялся, что при упоминании этих имен я могу попросить его замолчать, не желая впутываться дальше. Но я сказал:

– Ничего, продолжайте.

– Они ничего не сказали мне и Ховитсону, хотя Рич нахмурился, когда увидел, что я его узнал. Они прошли мимо и вошли в дверь камеры, где держали ту женщину.

– И вы так и не догадались, кто она?

– Нет. – В голосе молодого человека вдруг послышалась злоба. – Но я знал, что миссис Эскью была приговорена и что закон запрещает пытать кого-либо после приговора.

– Да, это запрещено.

Милдмор провел рукой по лбу.

– Прошло три часа, прежде чем все они снова вышли. Рич и Ризли смотрели сердито, и у Рича все лицо вспотело, как будто он занимался там тяжелой работой. Сэр Энтони Кневет выглядел обеспокоенным. Помню, Рич разминал руки – у него маленькие белые ручки – и морщился, словно от боли. Они задержались у стола, и сэр Энтони грубо сказал нам: «Вы оба никогда не видели этих джентльменов, поняли? Помните свою присягу королю». Потом они вышли и стали подниматься по лестнице. Я слышал, как Рич сердито проговорил: «Еще час, Кневет, и я бы ее сломил».

Томас немного помолчал. Во дворе разговаривали два барристера, вероятно, о каком-то забавном случае в суде, так как оба смеялись. Солнце светило на поникшую голову Милдмора, который вскоре заговорил снова:

– В тот вечер я опять был обязан кормить заключенных. Ховитсон велел мне отнести миску похлебки той женщине. Так я вошел к ней в камеру. Я постучал, на случай если она была не одета, и ее голос разрешил мне войти. В камере стоял стол, стулья и кровать под красивым покрывалом. И сундук. Я сразу узнал Анну Эскью, поскольку дважды видел, как она проповедовала на улицах, но теперь она неуклюже сидела на полу, прислонившись спиной к стене и вытянув ноги на каменных плитах.

Милдмор покраснел, и я подумал, как он молод и как нелепо невинен, чтобы служить в этом волчьем логове.

– Я заметил, что ее платье разорвано. Она сбросила свой чепец, и ее волосы свисали мокрыми от пота прядями. Ее лицо – милое лицо – было спокойно, но широко раскрытые глаза смотрели прямо перед собой. – Томас покачал головой, словно пытаясь прогнать ужасный образ. – Несмотря на все это, она заговорила со мной приятным, вежливым тоном. Она попросила: «Вы бы не поставили поднос на пол, любезный тюремщик. Мне не встать». Я знаю, что дыба делает с человеком, Бог меня прости, я видел это! Заключенного вытягивают с руками над головой, привязывают веревки к рукам и ногам на передвижном столе и тянут так, что рвутся мышцы и сухожилия. И до меня дошло в приливе ужаса, что те двое – члены Тайного совета – пытали на дыбе эту женщину. Я поставил миску и ложку на пол рядом с ней. Она потянулась к ложке, но, издав болезненный стон, прислонилась обратно, тяжело дыша.

Милдмор посмотрел на меня и судорожно глотнул.

– Даже мужчину видеть в таком состоянии тяжело, а женщину… – Он покачал головой. – Наверное, она прочла мои мысли и спросила, знаю ли я, кто она такая. Я ответил: «Да, мадам, я видел, как вы проповедовали». А потом спросил: «Что они сделали с вами?» Она улыбнулась в ответ. «Благородные советники Его Величества хотят свалить королеву, и ее фрейлин, и их мужей. Они спрашивали, какие отношения были у меня с ними – графиней Хартфорд, леди Денни, герцогиней Саффолкской. Они хотели, чтобы я сказала, будто все они еретички, отвергающие мессу. Но я сказала правду: что никогда не встречалась с ними. Тогда они поместили меня на дыбу, чтобы я сказала то, что они хотят. Сэр Энтони Кневет отказался участвовать в этом, и потому дыбу крутили Рич и Ризли». Ее глаза словно прожгли меня, когда она сказала: «Мне все равно, кто об этом узнает, но я хочу, чтобы эта история вышла наружу».

Милдмор глотнул и посмотрел на меня.

– Я испугался, сэр, я не хотел этого знать, но миссис Эскью продолжала, сменив позу, когда по ее телу прошли судороги боли. Она сказала: «Это была великая мука, но будет еще хуже, когда меня сожгут. Однако я знаю, что это прелюдия перед грядущим блаженством». И она снова улыбнулась. – Молодой тюремщик зачарованно покачал головой. – Я спросил миссис Эскью: «Вы верите, что спасетесь?» – и она ответила: «Воистину я верю, что Божья милость в моем сердце». У нее были голубые глаза, яркие, как будто светились каким-то внутренним светом. Это тронуло мне сердце, сэр.

Какое-то время Томас боролся со слезами, а потом продолжил:

– Я опустился рядом с нею на колени и сказал: «Вы страдали, как страдал Христос. Хотел бы я иметь ваше мужество и решительность». – На его глазах уже выступили слезы. – И тогда она попросила меня прочесть вместе с ней Двадцать второй псалом. И я прочел, – тихо прошептал Милдмор. – «Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной…»[36] И потом, поскольку миссис Эскью не могла сама есть, она попросила, чтобы я покормил ее с ложки. Всякое движение причиняло ей невыносимую боль. – Он помолчал, а потом тихо добавил: – Я слышал, что в конце она вела себя очень храбро.

– Да, – подтвердил я. – Я был там.

– Ах, вы были среди тех благочестивых людей, которые пришли поддержать ее! – кивнул мой собеседник.

Я не стал разубеждать его. Милдмор тяжело вздохнул.

– Покормив ее, я ушел. Ховитсон сказал мне, что на следующий день ее переведут из Тауэра в какой-то дом – не знаю чей, – где она будет жить, пока не поправится. И напомнил мне, чтобы я держал рот на замке. Я подумал, они надеются, что она поправится, дабы взойти на костер. Я был зол, сэр, как никогда в жизни.

И Анна Эскью увидела в тебе это, подумал я, и решила тебя использовать.

– Это вы распустили известие, что ее пытают? – спросил я его.

– Да. – Томас с новым упрямством сжал челюсти. – И они знали, что это я. Я так пылал злобой на то, что они сделали, что в тот же вечер сказал своей хозяйке, где жил, что Анну Эскью пытали в Тауэре. Но у меня не хватило мужества назвать Ризли и Рича. Моя хозяйка против папистов, к тому же великая сплетница, и я хотел, чтобы она рассказала другим. В тот вечер я не думал о своей безопасности. А на следующий день на улицах начались разговоры. Признаюсь, когда услышал, как об этом болтают повсюду, я снова испугался, – добавил тюремщик с сожалением, после чего вздохнул и продолжил: – Вскоре началось расследование, его вел мастер Арденгаст. Что Анну Эскью пытали, знали только те, кто видел ее в Тауэре, и те, кто был в доме, куда ее потом поместили. Меня допрашивал сам сэр Энтони Кневет. Я сразу сознался. Я так испугался, что во время допроса намочил рейтузы. Анна Эскью не обмочилась, как я, – тихо добавил он с отвращением к себе.