– Она была редкой личностью, – сказал я.

– Я был уверен, что меня арестуют, но мне велели только молчать. Что я и делал, пока вчера не увидел вас. Не понимаю, почему меня не арестовали. Но сэр Энтони был очень добр ко мне, и в Тауэре ходили слухи, что его очень озаботило то, что сделали Рич и Ризли, и он тайно доложил об этом королю. Но точно я не знаю.

Я задумался. Возможно, с Милдмором ничего не сделали потому, что если судить его за раскрытие пыток Анны Эскью, это было бы публичным признанием, что пытки имели место.

– А сэр Энтони Кневет спрашивал о ваших мотивах? – спросил я. – О ваших религиозных связях?

– Да. Он спрашивал о моей церкви, о моих товарищах. Но я не сказал ему о мастере Грининге и его кружке. Это был бы конец для меня… из-за книги. И я ничего про это не сказал.

– Пожалуй, пора рассказать это мне, мастер Милдмор.

Томас уставился на свои руки, а потом снова поднял голову.

– В тот день, когда я говорил с миссис Эскью, поздно вечером меня опять послали к ней, чтобы дать ей ужин и доложить, каково ее состояние. Когда я вошел, она все так же сидела на полу, но сумела переползти через половину камеры. Одному Богу известно, чего ей это стоило. Ей принесли свечу, и она неуклюже примостилась у сундука, который был открыт. Ей удалось вытащить стопку бумаги, которая лежала теперь у нее на коленях, а также перо и чернильницу. Она что-то писала, вся в поту и морщась от боли. И посмотрела на меня. Какое-то время мы молчали, а потом она сказала со странной решительной радостью: «Любезный тюремщик! Вы застали меня за письмом». Когда ставил миску с похлебкой рядом с ней, я увидел, что она написала: «…тогда лейтенант отвязал меня от дыбы. Я тут же потеряла сознание, а потом они снова привели меня в чувство…» Я сказал: «Это письмо не позволят отослать, мадам, там сказано слишком многое». – «Какой стыд, – ответила она. – В нем написана чистая правда». Я спросил, не покормить ли ее с ложки снова, и она ответила, что да. Она прислонилась к сундуку, как беспомощное дитя, и я кормил ее и вытирал ей подбородок. Она сказала, что я добрый человек и христианин. Я сказал, что хотел бы быть таким. И тогда она спросила: «Вы бы не отнесли то, что я написала, сэру Энтони Кневету?» Я не ответил, а она все смотрела на меня, ее глаза были полны боли, но были какими-то… неумолимыми. Потом она сказала: «Это запись, отчет о моих допросах начиная с первого ареста в прошлом году. Последнюю часть я написала сегодня вечером, хотя мои руки страшно болят. Как ни странно, они никогда не рылись в моей одежде, где я прятала это свидетельство. – Она улыбнулась. – Странно, не правда ли, что советники короля рвут жилы и суставы благородной женщины, а обычные тюремщики стесняются порыться в ее белье?»

Томас снова сделал паузу, после чего продолжил рассказывать:

– Я объяснил ей, что сюда редко сажают женщин. Тогда она прикоснулась к моей руке и сказала: «Скоро они обыщут мой сундук, несомненно, и найдут это. Вы первый увидели мой отчет; у меня нет сил быстро спрятать его, когда в двери повернется ключ. Моя судьба в ваших руках, сэр, и если вы чувствуете, что нужно передать мой дневник сэру Энтони Кневету, значит, это нужно сделать. – Эти ее голубые глаза, сияющие в свете свечи, не отрывались от меня. – Но прошу вас, поскольку вы ищете спасения, взять теперь мои записи и каким-то образом опубликовать их. Это вызовет бурю. Вы можете это сделать?» Я сразу подумал о Грининге, но попятился и сказал: «Мадам, вы просите меня рискнуть жизнью. Если меня поймают…» – «Вашей жизнью, сэр? – она издала смешок и с усилием положила ладонь мне на руку. – Жизнь преходяща, а за ней лежит Божий суд и вечность!» Тут она спросила мое имя и добавила: «Если мир узнает, что делалось именем короля, это станет признаком благодати, Томас, великим шагом к спасению».

Тут я страшно разозлился на Анну Эскью. Она использовала спасение как оружие против Милдмора, подумал я, шантажировала его.

Глаза молодого человека на мгновение обратились куда-то внутрь, а потом он решительно посмотрел на меня.

– Я сказал, что возьму ее «Свидетельства», как она называла свои записи. Документ оказался небольшим. Я спрятал его под камзол и в ту же ночь вынес из камеры. И после разговора с моей хозяйкой направился прямо в типографию Грининга. Он был там один и сначала осторожно поздоровался со мной, но когда я рассказал ему про рукопись и показал ее, он не мог скрыть радости. «Я могу послать это Бойлу, – сказал он, – и через несколько месяцев пятьсот копий переправят обратно в Англию». Я помню, как он сказал: «Поднимется большой шум».

Быстро прикинув в уме, я спросил Милдмора:

– Это было где-то… тринадцатого июня?

Томас удивленно посмотрел на меня.

– Да. Я знал, что должен сделать это в тот же вечер. Чувствовал, что мужество меня покидает. Но, наверное, Господь придал мне сил и подвигнул на это.

Я откинулся на спинку кресла. Значит, была не одна книга, а две. Милдмор принес Гринингу «Свидетельства» Анны Эскью, а потом Лиман принес «Стенание» королевы. Потому что они знали, что Грининг может переправить рукописи Бойлу. И в самом деле большой шум! Да, определенно обе книги могли его поднять. Возможно, эти люди думали своими башками, что признание королевы в своей вере и свидетельства Анны Эскью о примененных против нее пытках разозлят народ до той степени, чтобы свергнуть правителей и устроить великий бунт. Анне Эскью теперь уже ничего не страшно, но публикация «Стенания» поставит Ее Величество под страшную угрозу, а падение королевы будет только на руку злейшим врагам реформаторов.

– Так что, вы думаете, с ними случилось, сэр? – снова спросил Милдмор. – С кружком Грининга? Зачем его убили? Это потому… что я принес ему книгу?

– Не знаю, – честно ответил я. – Но думаю, что тут было больше, чем убийство.

– Что больше? Сэр, я все вам рассказал, я доверился вам. И теперь чувствую, что вы знаете что-то, чего не знаю я.

– Да, знаю, но пока не могу вам рассказать. Но будьте уверены, я не причиню вам никакого вреда. А что вы теперь будете делать, когда вернетесь в Тауэр?

– У меня нет дежурств до следующего понедельника, – покачал головой мой собеседник. – Каждый раз, отправляясь на работу, я трясусь от страха. Я чувствую, что на меня смотрят, ждут чего-то. Я в ужасе, что рано или поздно они узнают про книгу…

Я услышал снаружи шаги нескольких человек. Милдмор встревоженно посмотрел на меня расширенными от страха глазами. Дверь открылась, и вошли Барак с Уильямом Сесилом, который строго посмотрел на молодого тюремщика. За ним последовали два крепких молодца, держащих руки на рукоятях мечей. Я думал, что Томас может попытаться убежать, но он сник и теперь робко стоял у своего кресла, весь дрожа. Взглянув на меня, он проговорил с тихим ужасом:

– Вы меня предали.

– Нет, – ответил я, – напротив: теперь вы будете защищены.

Я посмотрел на Сесила, но его строгое лицо не смягчилось.

Вечером я снова был в кабинете лорда Парра в Уайтхолле. Здесь также присутствовали Уильям Сесил и архиепископ Кранмер, чей белый стихарь контрастировал с нашими темными робами юристов. На столе лежал большой лист бумаги, исписанный плодами моих размышлений в тот день. Все мы в ожидании смотрели на дверь.