Такие дни, когда он заглядывал к ней на кухню, и вечера, когда они снова встречались, могли продолжаться вечно. Она взирала на остатки шоколада в ковшике, раздосадованная своим желанием, поскольку такие желания могли загадываться только для души одной личности. Невозможно приурочивать желания к конкретному времени. Да и того же она могла пожелать и себе самой, но сомневалась, подействует ли на нее ее собственный шоколад.

Честно говоря, магические свойства ее шоколада – ее чистейшая выдумка. Такая милая игра. И она определенно не влияла на чувства Филиппа, хотя игру он поддерживал.

– Я не ощущаю никаких изменений, – заявил он.

Так он говорил всегда.

– Если только… не пожелала ли ты мне случайно счастья? – задумчиво протянул он.

Радость понимания вспыхнула в ее глазах. Ну вот! Так-то лучше… Он улыбнулся и поцеловал ее так, что ей пришлось вкусить шоколада с его губ, и распустившийся в ней цветок счастья встряхнул головкой, пытаясь посеять в нем такие же счастливые семена.

Она задумчиво нахмурилась, размышляя, можно ли превратить счастье в цветок, вырастив его в собственном доме. Раньше она вполне хорошо справлялась с выращиванием цветов. Но не уподобится ли такое растение мяте, со свойствами которой ее еще в Провансе обстоятельно познакомила увлеченная ботаникой матушка, приучая дочь трудиться в саду. Вне зависимости от вашего усердия по искоренению новых побегов мята в конце концов исхитрялась выжить и прорастала повсюду.

– А откуда у тебя пристрастие к лаванде? – неожиданно спросил Филипп.

Она удивленно прищурилась. Неужели он как-то проник в ее мысли?

– Ну, она же у тебя везде! В украшениях на стенах. В красках того, что ты носишь. И, видимо, в комоде с нижним бельем, судя по исходящему от него поначалу легкому запаху.

Она зарделась, вспомнив те случаи, когда он принюхивался к только что надетому ею белью.

– Так откуда же такой интерес?

– От моей матери. Женевьева пока еще тебе не поведала о Провансе, потому что сама в восемнадцать лет сбежала в Париж, но они с моей матерью выросли в лавандовых полях в окрестностях Шамаре.

Его губы тронула улыбка, глаза мечтательно затуманились, словно ему представилась очаровательная картина.

– А ты? Ты тоже выросла в окружении лаванды?

– Отчасти, – оживленно отозвалась она, начиная доставать из маленькой посудомоечной машины последнюю порцию рюмочек размером с наперсток и разномастных пиалок. – Да. В основном я проводила там лето.

Он сверкнул взглядом.

– Так и представляю тебя девочкой в голубовато-фиолетовом море трав. Может быть, мы возьмем… – Он вдруг умолк и прикусил нижнюю губу.

Глаза его расширились, словно его потрясли собственные мысли.

Что это с ним? Склонив голову, Магали пристально посмотрела на него, пытаясь понять, что вызвало его смущение. Он чем он задумался? Что могло так насторожить его?

– Может быть… мы съездим туда отдохнуть этим летом? – медленно закончил он, настороженно поглядывая на нее.

Сначала он хотел предложить что-то другое. Ее брови сошлись у переносицы, придав лицу подозрительное выражение. Верно, до лета осталось всего несколько месяцев. Не намного дольше, чем до теплой весны, о которой он упоминал на днях. И все-таки между зимой и летом, как ни считай, еще целая вечность. Несмотря на то что она только что пожелала вечности их ежедневным свиданиям.

Магали глубоко вздохнула. Ей хотелось ответить согласием. Ей хотелось отдохнуть и рассчитывать на прекрасное лето. Ее сердце взволнованно забилось, а ладони вдруг стали влажными.

– Гм, конечно, – поспешно произнесла она, не позволяя старым глупым страхам завладеть ею, но ей пришлось резко отвернуться и заняться шоколадом, чтобы перевести дух и успокоиться. – Мы можем, – добавила она слишком громко и слишком многозначительно.

За ее спиной повисла пауза. Потом его чашка стукнула по столу. Он обнял ее сзади и так крепко прижал к себе, что она задохнулась и почувствовала, как ее ноги на мгновение отделились от пола.

– Увидимся вечером.

Он накинул ей на шею нечто шелковистое и слегка потянул назад, дав почувствовать силу натяжения, способного лишить дыхания.

– Маленький аванс, – прошептал он и удалился.

Освободившись от его захвата, мягкий шелк соскользнул по ее груди и упал в подставленную ладонь: гранатово-красный шарфик.

* * *

– Так где же родился твой отец? – спросил он в тот же вечер, зайдя за ней, чтобы повести на ужин, и, пока, пребывая в ожидании, прислонился к кухонному столику, наблюдая, как она размышляет над выбором одежды.

Вешалку на внутренней стороне двери в ее кладовку заполнили многочисленные шарфики. Она уже терялась в сомнениях, не зная, куда вешать их.

– В Америке, – ответила Магали тоном, не приглашавшим к продолжению этой темы.

Разумеется, Филипп предпочел не заметить этого нежелания, как поступал всегда, когда от него пытались что-то скрыть.

– Неужели ты американка? – удивленно произнес он. – Никогда бы не по…

Он хотел сказать: «Никогда бы не подумал», – и она могла бы почувствовать благотворную уверенность, укрепленную в ней этими словами, подтверждение того, что ей действительно удалось стать парижанкой.

Однако он не договорил и заинтригованно склонил голову.

– Так вот почему твой акцент слегка напомнил мне манеру изречений Кэйд Кори.

Кэйд Кори, совершенно очевидно, не могла считаться парижанкой. Акцент безошибочно выдавал в ней иностранку, едва она открывала рот, чтобы что-то сказать. Она обрела здесь дом только потому, что ее принял Сильван Маркиз. Магали скрестила на груди руки, приняв оборонительную позу, готовая защищать свое право на этот остров.

– У меня двойное происхождение, – отвернувшись, бросила она. – Американское и французское. Двойное гражданство.

Она подошла к своему любимому окну, тому самому, из которого частенько смотрела на мерцающую Эйфелеву башню.

– А чем занимается твой отец? – спросило Его Высочество, полагавшее, что перед ним готовы распахнуться все двери и он может прошествовать в них, невзирая на все замки и запоры, на которые их пытались от него закрыть.

– Он изучает жизнь пчел.

– Пчел?! – рассмеялся Филипп. – Пчелы и лаванда. Черт побери, я прямо чувствовал твою лавандово-пчелиную натуру. Скрытую под всем этим шоколадом. – И вдруг, помедлив, он резко воскликнул уже совсем другим тоном: – Вот salaud[137], Сильван. Теперь, кажется, понятно, откуда он взял идею для своих новых конфет! Медово-лавандовых!

Магали даже не знала, что Сильван выпустил новые конфеты. Повернувшись, она бросила на него недоверчивый взгляд. Она не испытывала никакой потребности в случайных сексуальных играх. У нее просто в голове не укладывалось, что он мог вообразить, будто она способна увлечься кем-то еще.