и ее успех пришел только во время кризиса и путем однобокой поддержки уязвимых социальных групп и хорошо организованного лобби. Ни одна группа так последовательно и постоянного не голосовала за национал-социализм, как untere Mittelstand [untere Mittelstand (нем.) — среднее сословие, мелкая буржуазия. — Прим. перев.], которая в среднем составляла более 50 % членов партии между 1925 и 1932 годами{725}. Немцы, поддерживавшие национал-социализм до выборов в марте 1933 года — последних свободных выборов до того, как закон Гитлера о предоставлении чрезвычайных полномочий правительству не превратил Германию в страну одной партии — голосовали за избавление от боли и нищеты. Они давали позитивный ответ на вызывавшую в то время доверие программу экономического облегчения, политических реформ и национальной безопасности. Пока месть и репарации были главными мыслями большинства, лишь о немногих можно сказать, что они голосовали за ведение мировой войны до последнего человека или за уничтожение шести миллионов германских и европейских евреев.

Однако 43,9 %, которые получили национал-социалисты во время голосования в марте 1933 года, — самое высшее достижение партии — нельзя считать только результатом личных корыстных интересов. Это произошло менее чем через неделю после сожжения Рейхстага и среди наглых нацистских запугиваний, видимых всем. Лишь немногие избиратели могли не заметить темную и безрассудную сторону национал-социализма. Дополнительные примеры не требовались.

Амбивалентность продолжала окутывать успех нацистов. В то время как некоторые заявляют, что девять из десяти немцев «верили в фюрера» к 1938 году, также нельзя отрицать распространявшееся индивидуальное и организованное сопротивление режиму на протяжении двенадцати лет нацистского правления. Оно включало в себя и организованные проволочки рабочих на производственных линиях, и проклятия церковью безнравственных погромов — вплоть до усилий аристократов взорвать Гитлера{726}. Партия правила только при помощи страха и террора и совсем не преуспела в превращении Германии в добровольное, сплоченное национальное сообщество, которое пропагандировалось{727}.

Тем не менее, для народа с такой долгой историей, с навязчивой идеей иностранного вторжения и самоограбления, сопротивление бледнеет перед действиями или бездействием такого количества немцев в допуске самого разрушительного из когда-либо появлявшихся хищников в свою среду. На заднем плане оказались чрезвычайные обстоятельства, которые, хотя и спорно, могли привести любую другую нацию того времени к надлому Позорное военное поражение в 1918 году, после мифических ожиданий того, что принесет война, усугубилось жестокими военными репарациями в 1921 году К этим шокирующим факторам добавились экономический обвал и безработица, которые раньше никогда не видели в таких масштабах. В то же время новое правительство после тринадцати лет либерально-консервативного правления не могло предоставить никакого верного избавления от углубляющегося кризиса.

Есть бы такие несчастья одно за другим не случились с Германией, если бы правительство Веймарской республики оказалось способным спасти страну, национал-социалисты могли бы остаться экстремистской группой. Результаты ежегодных выборов после 1925 года дают ясно понять, что поддержка возрастала и падала в соответствии с успехами правительства по обеспечению выхода из кризиса. Решавшее проблемы веймарское правительство очаровало бы гораздо больше немцев, чем все громкие напыщенные речи Гитлера. Однако ни либералы Эберта, ни консерваторы Гинденбурга не смогли помочь германскому народу в самые тяжелые для него дни. В итоге именно этот факт дал Гитлеру, политику, который знал, как заполнить пустоту обещаниями, решающее преимущество.

Угроза успешного коммунистического государственного переворота особенно пугала зажиточную и беднейшую часть среднего класса Германии. Средний класс хорошо понимал, что такое правление еще больше уменьшит их личную собственность и ухудшит условия жизни. Большинство немцев также имели основание считать, что коммунистический государственный переворот более реален с правительством левых либералов, чем правых консерваторов{728}. После того, как Гинденбург стал президентом Веймарской республики в 1925 году, защищаясь от этой возможности, установили барьер. В итоге было отдано предпочтение захвату власти национал-социалистами.

Игнорируя законные средства и не гнушаясь насилием, партия Гитлера представила себя, как ни с кем не сравнимых специалистов по решению проблем и безжалостных мастеров исправления того, что было не так. Не видя способа уйти от Веймарского опыта и называя Гинденбурга и иностранные державы виновными в своем бедственном положении, увеличивающееся число избирателей просто понадеялись на магию Гитлера. Они хотели, чтобы он освободил их и наказал виновных. Для многих гордых немцев, которые потеряли все и у которых почти не осталось ничего, что можно терять, этот подход — «все или ничего» — казался на завершающей фазе борьбы идеальным посланием. Но те, кто его принял, должны были знать: он, по крайней мере, означает войну с внешними врагами и «пятые колонны» дома.

Вполне современные нацисты?

Обвинение в успехе национал-социализма упорно авторитарного германского прошлого глубоко укоренилось в историографии современной Германии. Даже сегодня можно встретить споры о его хронологической глубине: когда был сделан фатальный шаг — в период Фридрихов Гогенштауафенов, Лютера, Фридриха Великого или Бисмарка? Когда бы и какими бы ни были давние прецеденты, большинство историков находят судьбоносное стечение обстоятельств в Империи Вильгельма II{729}.

Недавний противоречивый ответ на вопрос «Почему Гитлер?» предполагал современные мотивы для принятия национал-социализма, указывая на его эгалитаризм, или массовую демократию и яростные обещания более идеального народа и государства. Отвергая как Германскую Империю, так и Веймарскую республику, партия Гитлера не искала указаний ни в прошлом, ни в настоящем. Она лишь двигалась вперед, к будущему, которое еще предстояло определить. Она приглашала всех немцев стать равными партнерами в «придании формы популистскому национализму» — это был широкий подход, который приглашал как аристократов, так и беднейшую часть среднего класса, а также включал шовинизм и социальное самосознание{730}.

Гитлер являлся кульминацией старой, авторитарной Германии и лидером обновленной страны, дающим нереальные неосуществимые обещания. Но он также стал первым политическим лидером двадцатого века, который принял суть социокультурной революции предыдущего столетия, с ее отходом от традиций и экзистенциальными ценностями{731}. Целью партии являлась замена прошлого с твердыми принципами, к которому относились и Германская Империя, и Веймарская республика, полностью экспериментальным будущим. Страдая от ран тысячи постгегельянских иллюзий, многое из старой политической и культурной Германии умерло на полях сражений девятнадцатого века. Духовно истощенное и профессионально обделенное веймарское поколение стало легкой добычей национал-социалистической пропаганды. Это поколение можно сравнить с недовольными молодыми людьми периода Вильгельма II, которые стремились к менее социокультурным, расистским и утопическим мирам под очарованием ультрамодных ученых мужей и народных гуру{732}. Фантастические идеи о развивающихся арийцах и увядающих евреях, а также о политической и экономической расплате очаровывали аудитории в университетах, залы заседаний советов директоров и пивные. Так был