вечер, три дня назад, именно в этой гостиной, где мы сидим, его превосходительство упоминал о здешних гимназистках…

С у с а н н а. Это верно. Было нечто такое. Гм, любопытно…

А н н а  М а р и я (смущенно). Да, что-то говорил…

М а н у э л ь. Вот видите! Оказывается, пожилые господа оставляют в трауре не только свои семьи.

А н н а  М а р и я. Мануэль!

О т е ц  А н а с т а з и. Позвольте, господа, я не думал ни о чем недостойном, Я лишь имел в виду, что мы часто забываем о чистых неиспорченных существах, чьи чувства заслуживают доверия. Мне кажется, что его превосходительство принадлежал к людям, которые внушают молодежи высокие порывы. И уж наверняка так будет сейчас, после его солдатской смерти от рук злоумышленников.

А н н а  М а р и я. Прекрасно сказано, преподобный отец. Да, Петр погиб как герой. В ближайшее время, дети мои, нам следует позаботиться о соответствующем надгробии — каком-нибудь исполненном благородства памятнике с аллегорической фигурой…

М а н у э л ь. Надеюсь, что правительство само позаботится об этом. Впрочем, я завтра уезжаю, мама.

А н н а  М а р и я. Как, мой мальчик? Ты уже завтра хочешь покинуть нас? В эту трудную минуту?

С у с а н н а. Нам вовсе нет нужды расставаться, мама. Мы тоже должны уехать отсюда, как можно быстрее. Теперь, когда уже ничто не препятствует… Конечно! Отрешиться, забыть все это!

А н н а  М а р и я. Нет-нет! Помилуйте, я не могу так вдруг. Ах, бессердечная молодежь! Как бы там ни было, это же ваш отец.

М а н у э л ь (размышляет вслух). Завтра я еще раз навещу прокурора. Меня по-прежнему тревожит вопрос — что тогда делал отец неподалеку от тюрьмы? Эту часть города, если не ошибаюсь, у него не было надобности посещать…

А н н а  М а р и я. Ах, мой мальчик! Ты знаешь, что последние дни он бывал в самых невероятных местах! Агенты полиции говорят, что даже заглядывал в кабачки на окраине. Ужас! Теперь я вижу, что он попросту лез им в руки, своим убийцам. Но в таком случае… мне страшно произнести вслух… в таком случае это должно было случиться! И мы отнюдь не несем за это ответственности, не правда ли, преподобный отец?

О т е ц  А н а с т а з и. Пожалуй, лишь в той мере, милостивая государыня, в какой любой из нас отчасти в ответе за внутреннее состояние наших близких. К сожалению, его превосходительство последнее время не был склонен пользоваться нашей духовной поддержкой.

М а н у э л ь. Говорите что хотите, это была попросту старость. Старика раздавило бремя его же собственных химер. Стало быть, он сдал врагам рубеж прежде, чем они могли взять его. Но если так, то, извините, лучше, что с этим уже покончено. Говорю прямо, по-солдатски. Жить в состоянии капитуляции — нет, это не могло тянуться слишком долго.

А н н а  М а р и я. Кто знает? Возможно, ты и прав отчасти, Мануэль. Это было что-то вроде последней стадии неизлечимого недуга. Надеюсь, преподобный отец, что я не говорю ничего греховного?

О т е ц  А н а с т а з и. Искренность, милостивая государыня, добродетель, а не грех. А скорбь должна быть чувством не только глубоким, но и разумным. Тогда она и причиняет боль и обновляет душу. Я осмелюсь утверждать, что все мы сейчас чувствуем себя немного обновленными…

С у с а н н а. Вот вам! Я же сразу сказала, что все испытали что-то вроде облегчения. Я самая искренняя из всех нас. А значит, если верить преподобному отцу, и самая добродетельная.

А н н а  М а р и я (раздраженно). Ты могла бы, Сусанна, не думать сейчас только о себе. Преподобный отец говорит серьезные вещи. Обновление души… Да, я ощущаю нечто подобное… Словно проснулась после кошмарного сна бодрящим весенним утром…

Пауза.

М а н у э л ь (встрепенувшись). Кажется, кто-то вошел в кабинет…

А н н а  М а р и я. Что ты болтаешь? Кто туда может войти?

М а н у э л ь. У меня хороший слух. Там кто-то есть.

А н н а  М а р и я. Вздор.

С у с а н н а. Кто-нибудь из слуг, быть может…

А н н а  М а р и я. Я запретила им входить в кабинет. Тебе померещилось, мой мальчик. Бывает после похорон.

М а н у э л ь. Тсс!

Все прислушиваются.

С у с а н н а (помолчав, шепотом). И все-таки Мануэль прав. Там кто-то есть… Вот, слышите?

М а н у э л ь (вставая). Шаги, отчетливо слышны шаги.

А н н а  М а р и я. Боже мой!

Мануэль решительно направляется к дверям кабинета. Дверь отворяется, на пороге появляется  Г у б е р н а т о р, в чужом штатском пальто и шляпе, на его сильно изменившемся лице следы длительной бессонницы. Все вскакивают.

(Хватая за плечо отца Анастази.) Господи!

М а н у э л ь (пятясь). Это ты, отец?

Губернатор растерянно смотрит на них в молчании, словно оценивая обстановку.

А н н а  М а р и я (обнимая Сусанну). Петр! Мой Петр!

О т е ц  А н а с т а з и. Значит, вы живы, ваше превосходительство! Хвала всевышнему!

Г у б е р н а т о р (тихо смеется). К сожалению, преподобный отец, господь бог не имеет к этому никакого отношения. Скорее, если верите в дьявола, то он где-то здесь, рядом со мной…

А н н а  М а р и я (испуганно). Ты едва стоишь… Садись, Петр, сейчас я налью тебе кофе…

С у с а н н а (подходит к Губернатору, берет за руки, слегка прикасается губами к его щеке). Ну да, да, это он! (Ведет его к столику.) Объясни, папа, что все это значит? Ты знаешь, что три часа назад мы вернулись с твоих похорон?

Г у б е р н а т о р. Знаю, Сусанна. К сожалению, я не мог там быть с вами…

А н н а  М а р и я (все еще ошеломленная). Было так торжественно…

О т е ц  А н а с т а з и (как бы с упреком). Я лично, ваше превосходительство, свершил этот грустный обряд. Разумеется, будучи в полной уверенности, что окропил святой водой ваши останки. Я рад, что вы живы, но и весьма сожалею, что мы были введены в заблуждение.

Г у б е р н а т о р (присаживаясь). Пожалуйста, преподобный отец. Не называй меня превосходительством. Перед вами сидит человек, который не имеет ничего общего с известной вам персоной. (Отпивает глоток кофе.) Ничего общего, дорогие мои.

Все недоуменно переглядываются.

А н н а  М а р и я (после паузы). Ты говоришь так странно, Петр, словно не узнаешь нас, свою жену, детей… Раз ты жив, то почему говоришь, что ты не его превосходительство? Кто же ты тогда, скажи на милость?

М а н у э л ь (многозначительно взглянув на Анну Марию). Минуточку, мама. Наверняка у отца есть какой-то свой взгляд на положение, в котором мы теперь находимся, он и мы…

Г у б е р н а т о р. У меня ничего нет, Мануэль, ничего! Кроме того, что я дышу и смотрю на вас, ровным счетом ничего! Я совершенно пуст… (Помолчав, умоляюще.) Это вы, вы должны сказать мне, что случилось. Что, собственно, случилось?

С у с а н н а. Бедный папа! Мы! Вон уж до чего дошло!

М а н у э л ь. Но где ты пропадал эти три дня? Как избежал покушения? Надеюсь, ты не станешь утверждать, что ничего такого не было? Твой автомобиль разнесло в клочья, вместе с шофером.

Г у б е р н а т о р (подавленный). К сожалению, вместе с шофером.

А н н а  М а р и я. Боже милостивый! У меня в спальне клочок твоей шинели, не более перчатки!

Г у б е р н а т о р. Действительно, это была моя шинель, только она