неформальное разрешение агентам совершать преступления и подлоги, чтобы защитить именно этих двух информаторов. Верх и низ попросту поменялись местами.

Иногда охранительное рвение ФБР простиралось не только на Балджера, но и на его подручных. Ранним утром в День матери[102], когда пивные заведения на Западном Бродвее уже закрывались, у входа в бар «Три О» раздались звуки выстрелов, и Тим Болдуин, двадцати трех лет, уроженец Южного Бостона, только что вышедший из тюрьмы, уткнулся головой в руль своего автомобиля – он был мертв.

Через несколько дней следователи убойного отдела бостонской полиции вышли на подозреваемого в убийстве, двадцатишестилетнего Марка Эстеса, уголовника, выпивавшего той ночью в «Три О». Полиция выяснила, что за две недели до убийства Болдуин избил Эстеса куском стальной арматуры, выясняя отношения из-за подружки. У полиции также имелись свидетели убийства – посетители бара, потянувшиеся к выходу после закрытия. Свидетели утверждали, что они видели, как Эстес застрелил Болдуина, а потом вытолкал какую-то женщину из ее автомобиля, запрыгнул в него и скрылся.

Но на судебном заседании в конце июня дело Эстеса натолкнулось на существенное препятствие. Свидетели отказались от своих показаний. Обвинение в убийстве было снято, а впоследствии полицейские жаловались на своеобразный «кодекс молчания» в районе: жители попросту уклонялись от сотрудничества с представителями власти. «Я из Южного Бостона, а мы не выносим сор из избы», – пожал плечами один из свидетелей, пытаясь объяснить судье такой поворот.

Следователи добились разрешения продолжить расследование, и ко Дню труда[103] повестку с требованием предстать перед судом присяжных получил Кевин О’Нил. Протеже Балджера заправлял делами в «Три О» в ночь убийства, и сержант-детектив Брендан Брэдли из убойного отдела бостонской полиции заявил, что обладает информацией, подтверждающей, что О’Нил «знал все подробности убийства, а также имя исполнителя». Следователи требовали, чтобы О’Нил предстал перед судом присяжных и сдал им Эстеса.

Однако у группировки Балджера и ФБР было другое мнение по поводу этой повестки, они отнеслись к ней как к досадному недоразумению. Брэдли пришел на работу 5 сентября 1986 года и обнаружил телефонное сообщение: звонил агент ФБР Джон Коннолли. Брэдли перезвонил. «Коннолли сказал, что нам надо поговорить». Они договорились встретиться через три дня, вместе попить кофе в холле Федерального офисного центра имени Джона Кеннеди, в котором располагалось бостонское отделение Бюро.

Брэдли приехал первым. «Коннолли вышел из лифта с чашкой кофе для себя». Перехватив взгляд Брэдли на пустую вторую руку, Коннолли попробовал оправдаться: «Девушки в офисе меня любят и всегда покупают мне кофе». Что же делать парню с такой популярностью? Двое следователей подошли к барной стойке, был куплен кофе для Брэдли, потом они присели в сторонке. «Что вам нужно от моего друга?» – спросил Коннолли у полицейского.

Агент пояснил, что ему все известно о повестке, присланной О’Нилу. О’Нил, ответил Коннолли, из приличной южнобостонской семьи, его брат – пожарный, получивший ожоги на пожаре, да и вообще он «клевый чувак».

Брэдли объяснил, что речь идет о расследовании убийства и что О’Нил, несомненно, может оказать помощь следствию. Коннолли был непоколебим. «Но он же классный парень». Кроме того, убитый, по его мнению, был просто «куском дерьма».

Сигнал был очевиден и прост: «хороший чувак» в любом случае перевешивает «кусок дерьма».

Коннолли не «просил так уж прямо отозвать повестку О’Нила», но Брэдли покинул встречу с уверенностью, «что это и было настоящей целью разговора». В конце концов О’Нил все же предстал перед судом присяжных, но отказался давать показания, сославшись на пятую поправку к Конституции, освобождающую от необходимости свидетельствовать против себя. Детективы убойного отдела пытались что-то придумать, попробовали поискать другие улики, но тщетно. Ничего серьезного найти не удалось, и расследование захлебнулось. Эстес остался на свободе.

Сразу после этого Брэдли рассказал своему напарнику и двум следователям из убойного отдела о беспокоившем его лоббировании интересов протеже Балджера, очевидно, с целью отозвать повестку в суд. Через несколько лет один из следователей заявит, что ему ничего не известно о том, чтобы Брэдли когда-либо жаловался на Коннолли. Джон Кирнан, друживший с Коннолли, утверждал, что «никогда не поверит, что Коннолли мог сделать что-нибудь подобное». В то же время еще один следователь ясно дал понять, что слышал такую жалобу от Брэдли сразу после того, как детектив выпил кофе с агентом ФБР.

Джеймс Хэмрок заявил, что он на самом деле рассматривал возможность вызвать повесткой в суд самого Коннолли, «чтобы он рассказал все, что знает об этом деле». Правда, пытаясь избежать ухудшения и без того натянутых отношений между ФБР и местными следователями, Хэмрок отказался от своих намерений. Как и множество других должностных лиц до него, он позволил болтовне Коннолли остаться без последствий.

* * *

Джон Коннолли не был одинок в своих усилиях по прикрытию Балджера и его друзей. Джон Моррис теперь был начальником отдела, в основном расследовавшего преступления, связанные с коррупцией, и в начале 1985 года он занимался делом, поначалу квалифицированным как организованная преступность. Первыми подозреваемыми были двое букмекеров, которые вели свои дела в бостонском районе Роксбери: Джон Багароян и Стив Пулео. Багароян заправлял своим игорным бизнесом из захудалого магазинчика «Авеню полезных вещиц» на Блю-Хилл-авеню. Покрытые пылью полки были заставлены товарами с истекшим сроком годности.

Следователям было известно, что магазинчик служит прикрытием для одной из самых популярных букмекерских контор в той части города. Они также полагали, что Багароян откидывает долю Флемми. Но в ходе следствия стали появляться улики, доказывающие, что Багароян с целью защитить свой бизнес давал взятки нескольким полицейским из Бостона. Раз такое происходило, дело было передано в отдел Морриса для расследования коррупции полицейских.

В конце зимы 1988 года агенты, работавшие с Моррисом, разрабатывали план установки «жучка» на телефон Багарояна. Тщательно скрываемое беспокойство Морриса было связано с тем, что Флемми – а возможно, и Балджер – окажется записанным на магнитофонную пленку. Такая перспектива могла привести к тому, чего он опасался больше всего: аресту и допросам Балджера и Флемми, а впоследствии к задержанию и самого Морриса (в том случае, если бандиты в надежде на смягчение приговора дали бы показания против него). Он решил их предупредить.

Моррис рассказал Коннолли о надвигающейся опасности, о том, что Флемми и Балджеру нужно держаться подальше как от телефона, так и от самого Багарояна. «Нужно нам всем встретиться», – ответил Коннолли. Моррис вспоминал, что Коннолли, «считал, что им лучше узнать обо всем от меня. Он хотел, чтобы я передал им эту информацию, а не он сам, как это обычно бывало, а в идеале – встретился с ними, чтобы обсудить все это с глазу на глаз».

«Отлично», – ответил Моррис.