не имел мужества отказаться от этого занятия, воспротивиться воле господина, от которого зависел. Он надеялся замолить грех тем, что ходил, когда только мог, в молитвенные дома и на кладбища, куда от времени до времени приносил запас светильного масла для ламп.

– Вот иду на Ардейскую дорогу на кладбище, почтить память Руфина, а ты куда ведешь мальчика, Лонгин? – спросил он.

– И мы туда же! – ответил тот.

На все большие собрания христиан брал он с собою Пруденция с надеждой, что живой пример и слово наставников повернут его душу; у него была и другая надежда, что они укажут ему самому, как поступить в будущем с юношей, чем спасти от соблазна языческого искусства.

Ардейская дорога меньше застроена, больше зарощена садами, чем Аппиева, от которой отходит далеко за городом. Она проходит по холмистой местности: то спускается в лощину, то подымается на холм. С возвышенных мест открывается широкий вид на равнину Кампаньи, на холмы, увенчанные пиниями, на белые виллы, тонущие в зелени садов, на лиловатую цепь далеких гор. Путники свернули с дороги Аппия: они были теперь близко к цели.

Кладбище, на которое они шли, перешло к христианской общине от прежних владельцев, Флавиев – родственников императоров. Флавий Клемент, консул, и жена его Домицилла приняли христианство и свою семейную гробницу вместе с окружающей землею отдали в распоряжение своих братьев по вере. Ни один христианин не хотел быть погребенным рядом с язычниками. Флавии, уверовав во Христа, захотели и после смерти быть окруженными христианами. Таким образом из семейной гробницы, вырытой в холме, с широким выходом, открытым для всякого (как открыты были другие римские гробницы), выросло обширное подземное кладбище: христиане прокладывали под землею все новые галереи, в которых хоронили своих умерших[52]. Кладбище становилось все больше, по мере того как росло число христиан. Римский закон, признающий неприкосновенность всякой могилы, будь то хотя бы могила преступника, охранял и христианские кладбища. Для римских магистратов они были или частною собственностью отдельных семейств, или собственностью погребальных братств. В том и в другом случае христиане имели полную свободу действия. Им не приходилось бояться за свои кладбища или прятать их от язычников.

Вход на кладбище Флавиев закрывала изящная и строгая постройка, одной стеною примыкающая к холму. Это был прямоугольный вестибулум (преддверие) подземной усыпальницы. В него вел широкий вход, против которого в глубине постройки была другая узкая дверь, ведущая под землю. По бокам главного входа были две боковые двери в другие – надземные – постройки хозяйственного назначения: в помещение для общих трапез, которые никогда не устраивались под землею, как и поминальные собрания в память усопших.

Доска с надписью над узкой внутренней дверью подземелья гласила, что здесь место погребения членов семейства Флавиев.

Привратника у входа не оказалось.

Фоссор. Катакомбы Св. Петра и Марцеллиана

Братья привратники, они же фоссоры, т. е. землекопы, прокладывали под землею по мере надобности новые переходы, готовили могилы, заботились о порядке на кладбище, служили вместе с тем привратниками и проводниками для верующих. Сейчас все были заняты: одни ушли с факелами на могилу покойного Руфина, другие копали новые подземные ходы. Кладбище так быстро разрасталось, что в старых частях его давно уже чувствовалась теснота. Могилы делались в стенах рядами одна над другою. Тело умершего вдвигалось в приготовленное пространство, которое называли «местом», и отверстие в стене закладывалось кирпичами и каменными плитами. Хорошо зная расположение подземных коридоров, Феликс и Лонгин решили идти одни: «Еще зайдем за Гиацинтом (ты его, конечно, знаешь?). Он расписывает потолок неподалеку от усыпальницы Флавиев и ждет нас». Все трое подошли к углублению, сделанному в стене, около входа. В нем стояли ряды приготовленных глиняных ламп, наполненных маслом. Взявши по одной, они зажгли их у вделанной в стену горящей светильни и вошли под темные своды семейной усыпальницы Флавиев; после томительного зноя летнего дня тут было прохладно.

Отблески дневного света озаряли белые стены и высокий свод, украшенный легким, радующим глаз рисунком. Тонким узором переплетались ветви виноградной лозы с зелеными листьями и спелыми гроздями. Глядя на нее, набожный христианин вспоминал слова Христа: «Я – лоза, а вы – ветви». И тут же, рядом с евангельской лозою, летел по потолку легкокрылый языческий амур, образовывали причудливый рисунок нанесенные светлыми яркими красками линии, круги, легкие гирлянды цветов, едва очерченные фигуры растений и животных – картина, привычная и языческому глазу, рисунок, напоминающий разрисовку потолков богатых римских домов. Но живопись на стенах показалась бы чуждой язычнику; тут развертывались сплошною лентою библейския картины: Даниил во рву львином, Ной в ковчеге, три отрока в печи вавилонской – изображения простые и радостные для христианина.

Отблеск дневного света падал еще на стены, но отлого спускающийся пол не был виден, и Феликс, шедший впереди, внимательно осматривал его, освещая себе путь бледно-желтым огоньком лампы. В полумраке можно было рассмотреть четыре углубленные ниши, в которых стояли мраморные саркофаги Флавиев. Дальше шел более узкий, все глубже под землю уходящий коридор. Здесь царила полная тьма. Огоньки освещали только небольшое пространство, и еще чернее казалось все вокруг. Путники подвигались почти ощупью между двух стен, в которых рядами одна над другою лежали заделанные могилы; по временам выступали в слабом свете короткия надписи на греческом или латинском языке: «Покойся в мире, Элий», «Спи во Христе, дорогая Виктория». Надписи говорили только о мире и радости: для верующего смерть была только сном. Попадались вырезанные в камне простые изображения: голубь с веткою маслины в клюве, якорь – знак надежды на спасение.

Раннехристианские катакомбы

Концом своим крипта[53] упиралась в стену пересекающей ее поперечной галереи. В этом месте стена была украшена изображением праведных за трапезой Господней. Путники повернули налево и потом опять направо. В этом коридоре было светлее: из соседнего большого кубикула[54] шел свет, здесь работал художник, покрывая рисунками стены и потолок. Работа шла при ярком свете факелов. Сначала грунтовщик под присмотром художника накладывал на потолок или стену два слоя извести. К верхнему был примешан порошок мрамора, придававший этому слою особую прочность и белизну. Затем начиналась работа художника: строго разметив все поле, он разделял его полосами, нанесенными бледною краской, на равные части. Середину потолка занимал обычно круг; после этого художник тщательно чернил рисунок и только в конце приступал к работе красками. Цвета выбирались светлые и яркие, такие, которые яснее были видны в подземном мраке.