— Вы герефа, — произнес он с нотками непонятного осуждения. — Кто еще может таскаться тут по ночам?

Будь на месте Ингвальта кто-то другой, он тут же вылетел бы за крепостные ворота. Но слуга сына Пранца получил лишь короткую отповедь:

— Прикуси свой язык. Ты пожалеешь, если примешься распускать обо мне небылицы. Надеюсь, ты понял меня?

— Да, герефа, — сказал Ингвальт, склоняя нехотя голову. И добавил: — Я не глупец.

Ранегунда, кипя от гнева, поднялась в швейную и, чтобы успокоиться, прислонилась к стене. Но ярость в ней не ослабевала а нарастала, и дерзость Ингвальта была повинна в том лишь частично. Борясь с собой, она заскрипела зубами, топнула ногой и, чтобы не потерять равновесия, ухватилась за ткацкий станок.

— Ранегунда, — окликнул ее чей-то голос.

Она обернулась.

— Сент-Герман? Я не слышала, как вы вошли.

— Вас занимало другое, — сказал Сент-Герман и прибавил: — Смею думать, что Пентакоста. Она провела здесь всю ночь.

— Геновефа сказала мне то же. — Ранегунда поразилась тому, как напряженно звучит ее голос.

Сент-Герман прошел дальше и указал на светильники:

— Они все горят. Она что-то напевала, но что — я не разобрал.

— Пустая трата масла, — сказала Ранегунда. — Это помещение предназначено только для женщин. Вам не подобает тут быть.

— Ухожу. — Он направился к двери.

Ее охватила обида.

— Вижу, вы рады поскорее избавиться от меня.

— Нет, — был ответ. — И вы это знаете. Просто сейчас вы встревожены и, чтобы я этого не заметил, гоните меня прочь.

— Нет, все не так, — возразила она, вновь ощущая прилив раздражения.

— Как бы там ни было, не беспокойтесь. Я не уйду далеко. — Он улыбнулся. — И вовсе не потому, что пошел снег.

— Ну-ну. — Ранегунда вздернула подбородок. — Как я могла об этом забыть? Сент-Герман благороден, он выше всех подозрений и в минуту опасности никогда не пугается, да?

— Нет, — сказал Сент-Герман. — Хотя я достаточно хладнокровен. Презрения достойно бездействие. А не страшится опасности только безумец.

— Но только трусы бегут от нее.

Он опять улыбнулся.

— Не всегда, дорогая, отнюдь не всегда.

— Вы бегали от опасности? И сами же в том признаетесь? — Изумление Ранегунды не имело границ.

— Чаще, чем я мог бы припомнить, — ответил он, все еще стоя в дверях. — Бывают моменты, когда высшая доблесть состоит в отступлении, ибо иначе не победить.

— Что же может заставить вас отступить? — спросила она, обрадовавшись возможности поговорить на отвлеченную тему.

— Неодолимая сила, беззащитное состояние, серьезные повреждения, утрата оружия, открытый огонь, — перечислил Сент-Герман без запинки. — И еще многое, что не вошло в этот реестр.

— Не могу в это поверить, — сказала она.

Он склонил голову.

— Благодарю за столь высокое мнение о моей скромной персоне.

Ранегунда с вызовом подбоченилась.

— Но я не хочу отступать, — заявила она.

— А вам и некуда, — сказал ласково Сент-Герман, хорошо понимая, что в ней творится. — Это застава, рубеж. Место, где подводятся все итоги и оплачиваются все счета. Тут можно либо выстоять, либо потерпеть полный крах, и второе всегда ходит рядом.

— Не говорите так. — Она прикоснулась к его рукаву. — Но… у нас теперь стало и вправду опасно.

Он помолчал.

— Чего вы боитесь? Предательства со стороны Пентакосты?

— Не знаю. — Ранегунда потупилась. — Может быть. Видите ткань? — Она указала на ткацкий станок, возле которого находилась. — Ее фактура вряд ли вам что-нибудь скажет. Но я и отсюда вижу, что она заклята. Против кого творилось заклятие? Против меня? Против крепости? Против брата? — Она задохнулась, но взяла себя в руки. — Я должна выяснить это. Именно потому и пришла сюда.

— А получится у вас что-нибудь? — тихо спросил Сент-Герман, зная, что для нее это вовсе не пустяки.

— Возможно. Я могу распознавать скрытые символы. У нас это многие могут, даже монахи. — Она перекрестилась, словно в подтверждение правдивости своих слов. — Мы в большинстве перешли под длань Христову. Однако по-прежнему помним обычаи прежнего времени и порой позволяем себе кое-что.

— Например, украшаете ветками заново перекрытые крыши? — спросил Сент-Герман.

— Да, они охраняют жилище, — сказала Ранегунда. — С той же целью рисуют змей на потолочных балках. И ворожат над пуповиной младенца, чтобы тот не столкнулся с похитителями дыхания.

— До того как его окрестят монахи? — уточнил Сент-Герман.

— Именно так. — Ранегунда склонилась к станку и тут же отпрянула. — Вороний бог, — прошептала она.

— Что там? — спросил Сент-Герман.

— Что? — Ранегунда пощупала ткань, попятилась, осеняя себя крестным знамением, и с отвращением заявила: — Это не ворожба. В этой материи заключено очень сильное колдовство.

— Что вы имеете в виду?

— Ее узор. Он притягивает к себе столь могучие силы, что платье, пошитое из этой ткани, может превратить надевшего его человека в раба той, что соткала ее. — Она поднесла руку к горлу. — Его дух будет следовать за Пентакостой и после смерти.

— Так ли? — позволил себе усомниться в услышанном Сент-Герман. — Ведь существует много людей, не поддающихся ворожбе и внушению.

Ранегунда словно не слышала его слов.

— Я ведь считала, — потерянно шептала она, — что невестка моя мало чем отличается от остальных здешних женщин. Думала, ей известны те же заговоры, что и другим. Но теперь вижу, что она или колдунья, или училась у тех, кто знаком с волшбой.

— Вы уверены? — опасаясь, что причитания затянутся, перебил ее Сент-Герман.

— Да, — кивнула она и поспешно добавила: — Я сама никогда не занималась чем-либо таким. И не собираюсь. Но я… вижу это.

Сент-Герман взял ее за руку.

— В таком случае объясните мне почему. Откуда в вас это знание?

Она резко дернулась.

— Что?

— Если вы знаете, как и для чего соткана эта ткань, значит, вы с этим когда-нибудь да встречались. Вот я и интересуюсь: когда? — Он говорил спокойно и дружелюбно, но Ранегунда покраснела и отдернула руку.

— То, о чем вы спрашиваете, — мой грех. И прощен ли он мне, я не знаю. Мне будет тяжело рассказывать о том, что прошло.

— Зато потом будет легче, — сказал Сент-Герман. — Не изводите себя, Ранегунда. Успокойтесь и расскажите мне все.

К его великому удивлению, Ранегунда повиновалась и, отступив от него на два шага, начала свой рассказ.