— Он…

Продолжить она не смогла и закрыла лицо руками.

— Что?

Сент-Герман терпеливо ждал.

— Он, — подавив рыдание, прошептала она, — верит мне меньше, чем Пентакосте.

Сент-Герман не повел и бровью.

— Он ее муж.

— Он мой брат. — Она опустила руки. Оспинки на ее щеках искрились от слез, взгляд серых глаз был мрачен. — Оказывается, в крепость ведет тайный ход. Он рассказал о нем Пентакосте.

— А вам не сказал? — спросил Сент-Герман, понимая, что в ней творится.

Он стал подыскивать утешающие слова, но вдруг заметил, что к ним приближаются, и заговорил другим тоном, словно бы отвечая на какой-то вопрос:

— Я, как и вы, полагаю, что несчастная заслуживает достойного погребения — и по возможности в освященной земле. — Он обернулся. — Не правда ли, маргерефа?

— Да, — лицо королевского представителя пылало от возбуждения, всклоченная борода выдавалась вперед. — Но они говорят, что не могут оставить ее у себя. Даже на какое-то время. Мы могли бы увезти ее в крепость, однако ваш монах заявил, что не позволит хоронить ее там и что тело грешницы нужно выбросить в море.

— И брат Гизельберт с ним согласился? — покосившись на Ранегунду, спросил Сент-Герман.

— Он сказал, что ее следует закопать на перекрестке дорог, — ответил маргерефа.

— Как преступницу или колдунью, — с отвращением заключил Сент-Герман.

— Вот им! — Непристойный жест маргерефы выразил все его отношение к жестокосердию и лукавству монахов. — Брат Андах возблагодарил Христа Непорочного за то, что оставил в крепости свою булаву, иначе он точно кого-нибудь бы покалечил.

— Возможно, это было бы вовсе нелишним, — сказал Сент-Герман, но его слова заглушило стройное пение, снова всплывшее над плеском волн и взывавшее к милосердию и справедливости.

* * *

Письмо брата Андаха епископу Герхту, врученное тому в Гамбурге вооруженными нарочными через тринадцать дней после отправки.

«Высокочтимому епископу Герхту в двадцать восьмой день ноября девятьсот тридцать восьмого года Господня.

Я пишу вам из Люнебурга, где маргерефа Элрих решил обосноваться на зиму, сообразуясь с тем, что до этих мест пока еще не добралась волна помешательств, а самому городу не угрожают враги. Когда прекратятся снегопады, мы прибудем в Гамбург, где, надеюсь, мне будет дозволено вас посетить.

А сейчас этим письмом мне представляется важным уведомить вас о событиях месячной давности, имевших место в монастыре Святого Креста. Душа моя до сих пор страждет под бременем воспоминаний о суде над женой капитана Жуара, и я хочу, хотя бы частично, освободиться от них.

Ваше преосвященство, вам следует знать, что я первым выслушал исповедь этой несчастной, вырученной из плена за немалые деньги, и был полностью удовлетворен, убедившись, что она не грешна, хотя ее тело использовалось датчанами для плотских утех. Что с того? Ведь эта женщина в их глазах была только рабыней, и для них не имело значения, замужем она или нет. Я не нашел в признаниях жены капитана Жуара ни единого намека на то, что эта женщина извлекала какое-то удовольствие из надругательств над нею, и потому лишь призвал ее к покаянию, чтобы она могла с чистой душой вернуться к своему прежнему положению и прежней жизни. С таким моим мнением согласились и маргерефа Элрих, и капитан Жуар, вполне понимавший, как обходились с жёной в Алании, но посчитавший, что никакого урона ее и его чести это не нанесло.

Однако духовник крепости Лиосан брат Эрхбог не счел нужным примкнуть к нам. Он обвинил жену капитана Жуара в прелюбодеянии и обратился с просьбой определить, кто из нас прав, в монастырь Святого Креста. В связи с тем, что новый настоятель этой обители брат Гизельберт являлся раньше герефой упомянутой крепости, требование брата Эрхбога не встретило возражений.

Суд, как и положено, состоялся под монастырскими стенами, но обвинители вели себя очень заносчиво, заранее посчитав, что обвиняемую следует покарать. Их предвзятость и каверзные вопросы настолько удручили капитана Жуара, что, не видя возможности защитить жену свою от мучительной гибели, он предпочел, воспользовавшись своим правом супруга, умертвить ее более легким способом. Брат Эрхбог тут же потребовал осудить капитана составом того же суда, но маргерефа тому воспротивился, заявив, что сам накажет своего офицера за грубое вмешательство в судебное разбирательство, и велел своим людям взять его под арест. Капитан Жуар, однако, вскричав, что жена его невиновна и что он не расстанется с ней, вскрыл мечом вены на своей шее, после чего скончался, не успев испросить у Господа прощения за свой грех.

Теперь они оба, капитан Жуар и жена его, закопаны на перекрестке ведущих к Ольденбургу дорог — с лицами, обращенными вниз, к аду, куда, как сказал брат Эрхбог, им и должно попасть. На спины им положили ростки остролиста, чтобы не дать им воскреснуть даже на призыв судных труб. Несмотря на возражения брата Эрхбога, я все же прочел над ними молитву, после чего могилу забросали землей.

Я искренне верю, что эта женщина не была прелюбодейкой, а потому скорблю о ней и не порицаю ее супруга за роковое решение, ведь он был воином, а те в безвыходных обстоятельствах склонны, к решительным и радикальным поступкам. Кроме того, я считаю, что выбор места их последнего пристанища был ошибочным, ибо несправедливо приговоренные к вечным скитаниям души покойных станут терзать путешественников до тех пор, пока не будут отмщены. Я уведомил о том брата Гизельберта, но его мнение не совпадает с моим.

Надеюсь, что вы, ваше преосвященство, с вниманием отнесетесь к моему сообщению и не сочтете за труд поразмыслить над ним. Если эти две смерти не пройдут без последствий и навлекут на нас нечто ужасное, знайте, что в том повинны брат Гизельберт и брат Эрхбог. Так не лучше ли, не мешкая, призвать их на ваш праведный суд. Жену капитана Жуара вознамерились покарать уже после того, как на нее была наложена епитимья, а ни один закон — ни Божий, ни человеческий — не предусматривает двойного наказания за один и тот же проступок, и те, что затеяли это судилище, ответят перед Христом Непорочным. И мне почему-то думается, еще в этом мире.

Всегда преданный вам и покорный кроме того только воле Христовой

брат Андах,

духовник и писец маргерефы Элриха».

За окном свирепствовал ветер, он свистел во всех дырах и трещинах крепости Лиосан, залепляя их мокрым снегом. Пентакоста сидела в швейной, склонившись над ткацким станком и подпевая этому свисту. Два масляных светильника проливали свет, достаточный для того, чтобы она могла двигать челнок, не напрягая глаза. Красавица улыбалась и время от времени прерывала работу, чтобы погладить упругую ткань, шероховатую от узелков, слагающихся в причудливые узоры. Они, несомненно, порадуют старых богов, наславших на крепость морской ураганный ветер. Но он ей нипочем; ее плащ подбит лисьим мехом, под которым тепло даже плечам. Холодно только пальцам: они так озябли, что, кажется, превратились в хрупкие прутики. И все же их надо заставлять двигаться, ибо работу нужно окончить к утру, иначе старые боги от нее отвернутся.