«Это предельно ясно, — говорила она себе, пряча руки в теплые рукава, чтобы как следует отогреть их. — Иноземец захотел тебя с первого взгляда и просто не осмеливается приблизиться, чтобы не подвести замужнюю женщину. Это бесспорно читается в его жестах, в его голосе и глазах. Иначе зачем бы ему затягивать свое пребывание тут, в глуши, где ничто остальное не может привлечь внимание разумного человека?»

А его повышенный интерес к Ранегунде — всего лишь уловка. Ни один мужчина не предпочел бы рябую и хромоногую женщину ей, дочери герцога Пола, первой красавице Саксонии, а может, и всей Германии, — недаром сын Пранца крутится возле нее. Он ведь очень умен, этот чужак. Он сразу смекнул, что без доброго отношения Ранегунды ему бы пришлось сидеть взаперти, а так он живет совершенно вольно. И очень неторопливо плетет свою сеть.

Красавица улыбнулась. Ей доставила удовольствие мысль о том, как осторожно к ней подступаются. Не так уж часто встречаются столь деликатные кавалеры, знающие, что сначала следует заслужить уважение женщины, чтобы потом с уверенностью рассчитывать на все остальное.

Вернувшись к работе, Пентакоста с новой энергией принялась повторять его имя и делала это, пока ткань не стала достаточно длинной. Все переменится, как только она подарит ее чужаку. Тот велит сшить из нее что-нибудь и, подталкиваемый неодолимым желанием, незамедлительно перейдет к решительным действиям, которым она не станет противиться. И у нее наконец появится достойный любовник. Богатый, знатный, влиятельный — словом, такой, какому не страшен ни герцог Пол, ни Пранц Балдуин, ни даже король этого скучного государства. Он на ней женится и увезет в свою страну, где ее наконец-то оценят.

Она намеренно уколола палец и дождалась, пока кровь не оставила на материи достаточное пятно, вновь повторяя имя своего будущего возлюбленного и очень четко перечисляя, что ей хочется от него получить. Ее уже одолевала усталость, но не настолько, чтобы она упустила что-то из виду. Монотонность занятия навевала дремоту, однако ради новой и радостной жизни стоило пожертвовать ночным сном… хотя бы для тренировки, ведь в скором времени их ожидает череда бессонных ночей. Эта мысль подбодрила ее, и она принялась думать о восхитительных переменах в своем положении, продолжая двигать взад и вперед равнодушно постукивающий челнок.

Пергамент на окнах уже начал светлеть, когда в дверях швейной появилась Геновефа. Лицо ее было припухшим от сна.

— Я зашла в вашу комнату, но там вас не оказалось, — сказала она осуждающим тоном. — И ваша кровать холодна.

— Я не могла заснуть, — мечтательно произнесла Пентакоста. — И решила занять себя чем-нибудь.

— Занять? — нахмурилась Геновефа, с тревогой оглядывая станок. — Черная шерсть, сотканная в ночи?

— Только трусихи могут увидеть в ней что-то дурное, — ответила Пентакоста. — Это обыкновенная шерсть.

Геновефа перекрестилась, все еще продолжая присматриваться к станку, затем, потрясенная, взглянула на Пентакосту.

— Что у вас на уме, высокородная госпожа?

Пентакоста рассмеялась.

— Ты вспоминаешь о моем звании, только когда сердишься, милая медхен. Чем же я рассердила тебя?

Геновефа потупилась, потом вздернула подбородок.

— Комната сына Пранца находится прямо под швейной. О чем вы думали, когда шли сюда?

— Слуга Беренгара спит в ногах у своего господина. Расспроси его, развлекались мы тут или нет.

— Он всего лишь слуга и скажет то, что ему велят, — отозвалась Геновефа.

— Тогда разузнай, кто дежурил в эту ночь у огня. И поговори с ним, выведай, было ли тут что-нибудь. Он не слуга и скажет правду. — Пентакоста встала со стула. — Я основательно потрудилась и теперь готова уснуть. Так крепко, что мне позавидует сам Христос Непорочный.

Она перекрестилась и одарила служанку улыбкой. Самой обворожительной из арсенала своих обольщающих средств.

— Я переговорю с караульным, — с непримиримым видом отозвалась Геновефа. — А вы, если далее будете вести себя столь безрассудно, вскоре окажетесь в Лоррарии, у отца, который вряд ли обрадуется вашему возвращению.

— Этот развратник, возможно, мне и обрадуется, — вспыхнула Пентакоста, — но этому не бывать. Я скорее сбегу от вас всех и сдамся датчанам. — Она вскинула голову и прошествовала мимо Геновефы к дверям. — Я иду спать и намереваюсь как следует отдохнуть, а ты можешь стеречь меня хоть весь день, если хочешь.

Это был ловкий ход, позволяющий ей без помех выспаться днем, чтобы освободить ночь для старых богов и показать им заговоренную ткань.

Спустившись на нижний этаж, она взглянула на дверь, ведущую в обиталище иноземца. Ей мучительно захотелось открыть ее и войти, но она понимала, что время еще не настало. Ничего, через несколько дней грядет полнолуние — и она наконец-то восторжествует над Ранегундой, а эта дверь растворится перед нею сама.

Когда Пентакоста вышла из швейной, Геновефа внимательно огляделась вокруг, чтобы выяснить, чем занималась здесь ее госпожа, ибо знала по опыту, что любое тайное занятие всегда связано с чем-либо пагубным. Она тщательно обыскала всю комнату в поисках талисманов и амулетов, могущих подсказать, какие силы привлекались хозяйкой для осуществления ее тайных намерений, однако ничего серьезного не нашла и рассеянно взяла в руки моток черной пряжи. Но тут же, словно обжегшись, выронила его и подула на пальцы. Потом дважды перекрестилась, надеясь, что колдовство, заключенное в пряже, не успело перескочить на нее, затем выбежала из швейной и бросилась вниз по лестнице, страшась оглянуться назад. Там могло оказаться нечто ужасное, например, та же черная шерсть, преследующая ее, чтобы опутать ей ноги.

С бешено бьющимся сердцем она бежала по заснеженному двору к южной башне и чуть не упала, толкая тяжелую деревянную дверь. Потом ударом ноги закрыла ее и стала взбираться по лестнице на третий этаж, страстно желая, чтобы Ранегунда оказалась на месте. Та и впрямь была у себя, но она говорила с Дуартом, и Геновефа в изнеможении рухнула на стоящую в коридоре скамью.

Староста поселения хмурился, лицо его выражало крайнюю степень неодобрения.

— Надо бы все же послать монахам зерно, — бубнил он угрюмо. — Урожай у них был весьма скудным. И теперь им приходится подтягивать пояса.

— Как и мы их подтянем, — отрезала Ранегунда. — Уже к новому году.

Она все-таки вняла словам Сент-Германа и отобрала у поваров и крестьян летнюю рожь, но не решилась ее уничтожить и держала в запасе. Пусть сначала докажет, что болезнь гнездится в зерне, ведь мука уже на исходе.

— Они зависят от нас, — рискнул напомнить Дуарт. Он почти полностью оправился от приступа помешательства, но время от времени у него все еще судорожно подпрыгивали бровь и щека. — Мы удручим Христа Непорочного, если не накормим монахов.

— У них есть собственные поля, и они работают на них, как и мы. Но все равно я поддержала бы их, однако мне надо кормить людей, оставленных здесь маргерефой. Еще тридцать девять ртов на все тот же припас — это отнюдь не мало. Я поклялась заботиться о жителях крепости, а не об обитателях монастыря Святого Креста. Мой брат слышал клятву.