— Это было давно, еще до «черного мора». — Она указала на свои щеки. — Тогда в нашей крепости жили два брата. Два близнеца, похожие один на другого как две капли воды. Они умели читать и писать и столь преуспели в учености, что прослыли среди людей чародеями.

— Только потому, что умели читать и писать? — уточнил Сент-Герман.

— Не совсем. Но они освоили много всяческих хитрых наук, и отец стал с их помощью укреплять Лиосан. Они охотно работали, но выговорили условие, что им разрешат расширять свои знания. Речь шла о магии, но отец их проверить не мог, а потом, когда все понял, не мог и остановить. — Ранегунда в волнении стиснула руки и повторила: — Это было давно. Я была маленькой и часто пряталась у них в комнатах, наблюдая за ними. И многое видела там. — Она побледнела и вскинула голову. — Вот почему я сразу определила, что вы не колдун, даже когда вы построили свою печку. Я видела, как творится волшба. Ваши занятия не имеют к ней ни малейшего отношения. — Глаза ее сделались жалкими, на лице отразилось страдание. — Я не должна была к ним ходить. Узнав, как далеко завело меня любопытство, отец велел дать клятву никогда и никому не говорить о том, что я там видела, оберегая любимицу-дочь от монашеского суда и расправы. — Она быстро перекрестилась. — Но такая дерзость мне все-таки с рук не сошла, и Христос Непорочный отметил меня, а потом и епископ.

— А что сталось с близнецами? — тихо спросил Сент-Герман.

— Маргерефа Карвик приехал за ними, а потом их в Бремене забросали камнями. А нас посетила черная оспа. Мой отец знал, что это я навлекла ее на Лиосан. И знал также, что я выжила лишь для того, чтобы напоминать ему о моем прегрешении. — Голос ее звучал уже ровно, но лихорадочный блеск серых глаз все еще говорил о сильном душевном волнении. — Я оставалась верна своей клятве до этого дня, а теперь преступила ее. Я вам доверила то, о чем не осмеливалась сказать ни брату Эрхбогу, ни Гизельберту, и тем самым оскорбила память отца, а себя обрекла на новые муки.

— Нет, Ранегунда, — возразил Сент-Герман. — Ничего страшного не случилось. Я никому ничего не скажу, и ваша тайна останется тайной. — Он посмотрел на нее. — А ваш брат? С него тоже взяли такую же клятву?

— Нет. Он был мал и не знал о моем причастии к чародейству. А когда вырос, проклял этих двух колдунов и запретил упоминать их имена. Но это было уже после смерти отца. — Ранегунда испуганно оглянулась, словно страшась, что камни стен примутся ее порицать. — Никто не должен знать о том, что я вам здесь сказала. Помните это. Никто. Никогда.

— От меня никто ничего не узнает, — размеренно повторил Сент-Герман.

— Поклянитесь, — потребовала она, дрожа всем телом, и снова перекрестилась. — Клянитесь же, Сент-Герман.

— Конечно, — сказал он спокойно. — Если так нужно — клянусь. Своей жизнью и всем, что мне дорого.

— Прекрасно. — Она вдруг порывисто схватила его за руку. — Вы ведь не станете меня презирать?

— Презирать? — Он посмотрел на нее с удивлением. — И за что же?

— Я соприкасалась с отвратительными вещами, — прошептала она. — И видела демонов.

Он с трудом удержался от смеха.

— Меня самого принимали за демона. Правда, очень давно.

Она сердито поджала губы.

— Зачем вы шутите так?

— Я… — Сен-Герман замолчал и тенью скользнул к распахнутой двери. — Я слышал какой-то голос, герефа. Похоже, женский, но точно не поручусь.

Ранегунда, опешив, сморгнула, затем поняла.

— Ладно, я разберусь, кто тут был, — сказала она с деланным раздражением.

Сент-Герман послал ей одобрительный взгляд и повернулся, отвешивая поклон спускавшемуся с пятого этажа капитану.

— Доброе утро, капитан Амальрик. Надеюсь, дежурство было спокойным?

— Все ничего, если бы не зверский холод, — проворчал капитан, останавливаясь. — Вечером я прихвачу с собой два плаща. И надену жилет на меху. — Он кивком указал на дверь: — Что-то случилось?

— Похоже, ночью там кто-то работал, — сказал Сент-Герман. — Герефа пытается выяснить кто.

— Хм. — Капитан Амальрик, пожал плечами, показывая, как мало его это заботит. — Ночью был шторм.

— Да, — кивнул Сент-Герман. — Но вы ведь не спали.

— Не спал, но припомнить ничего не могу, — отозвался офицер, стягивая перчатки.

— Возможно, вы слышали что-нибудь, капитан Амальрик? — спросила Ранегунда из швейной.

— Кажется, до меня пару раз донеслось чье-то пение.

— И вы не поинтересовались, кто тут полуночничает?

Капитан шумно вздохнул.

— Нет, герефа. Мне тогда пришлось бы отойти от огня, а это запрещено. Кроме того, я не могу представить, кто мог бы тут шляться. Лично я не стал бы этого делать даже за кружку сидра и ломоть зрелого сыра.

Ранегунда уловила намек.

— У поваров вы все это найдете. — Кивнув капитану, она посмотрела на Сент-Германа. — В принципе я довольна вашей работой, но мне нужно с вами кое-что обсудить. Зайдите ко мне в оружейную, когда я вернусь из деревни.

— Конечно, герефа, — сказал Сент-Герман и, приложив руку ко лбу, пошел вниз по лестнице, следом за капитаном.

Ранегунда, оставшись одна, еще раз осмотрела станок и, чтобы унять нервную дрожь, крепко стиснула руки. Вот странность, девчонкой ей было все нипочем и она пробиралась в комнаты колдунов, испытывая восторженный трепет. А сейчас при виде каких-то там узелков ее всю трясет — и не от холода, а от какого-то непонятного страха. Что его вызывает? Дурные предчувствия? Но их уже сонм, и они роятся все гуще. Она вспомнила свой разговор с Сент-Германом и залилась краской стыда. Не стоило откровенничать с ним, но, как ни странно, это и вправду принесло ей некое облегчение. Ранегунда вздохнула и с особым тщанием осенила себя крестным знамением, надеясь, что Христос Непорочный прольет часть своей благосклонности не только на нее, но и на вверенную ее попечению крепость.

* * *

Завещание бывшего бременского торгового посредника Карала, составленное 21 декабря 938 года.

«Во имя Христа Непорочного я, верный подданный короля Оттона Карал, ранее бывший жителем ныне разоренного Бремена, решаюсь со смирением в сердце сделать последние распоряжения в отношении принадлежащих мне мирских ценностей и недвижимости в преддверии моего смертного часа. Мои пожелания записывает сестра Колестина из монастыря Святейшего Милосердия, где я оказался, после того как меня подобрали в окрестностях Люнебурга, захлопнувшего ворота перед такими, как я, что подвигает меня предварить свое завещание описанием последних дней моей жизни.

Отвергнутые, мы двинулись дальше на север в поисках хоть какого-нибудь приюта, но менее чем через день пути я свалился от боли во внутренностях и меня принесли в этот монастырь, где добросердые и приветливые монахини с радением и приязнью ходили за мной. Однако боли усиливаются, давая понять, что моя кончина близка, и я принимаю это как благо.