В дискурс европейской оборонительной стратегии вкралось легкомыслие. Главный враг Советский Союз исчез, численность советской армии сократилась. Российская составляющая военного бюджета бывшего СССР упала с $33 млрд в 1988 г. до каких-то $14 млрд в 1994-м. Здравый смысл подсказывал передать ответственность за оборону Европы «более тесному» ЕС. Вероятно, пришло время заменить американский ядерный зонтик европейскими силами сдерживания, даже если для этого пришлось бы ликвидировать НАТО в его существующем виде.

А Россия при Ельцине погрузилась в глубины унижения и паранойи. Экономика страны была разрушена, торжествующий западный альянс стоял у ее порога. Начались переговоры о вступлении в НАТО Эстонии, Латвии, Литвы, Болгарии и Румынии, и прежнее ожерелье бывших коммунистических стран теперь казалось Москве скорее удавкой. Но у Ельцина были и другие заботы. Он решил не переводить Россию на капиталистический путь постепенно, обеспечив валютное регулирование и строгий финансовый контроль. Вместо этого он рванул вперед на полной скорости. Он ограничил государственные расходы, урезал субсидии, отпустил цены и отдал производство и инфраструктуру в собственность российским гражданам в форме акций-ваучеров. Эти ваучеры по бессовестно заниженной цене скупали посредники и перепродавали их олигархам, которые – перед тем как сбежать за границу – стали феноменально богаты. Нефтяное богатство Сибири быстро обменивалось на особняки в лондонском Найтсбридже.

Богатейшие природные ресурсы России распродавались, а вырученные деньги выводились в Лондон, Кипр, на Ближний Восток, утекали в другие лазейки в ходе самого системно организованного акта клептомании в истории Европы. (Когда Вильгельм Завоеватель в XI в. грабил Англию, он, по крайней мере, не вывозил ее богатства за границу.) К концу 1990-х гг. национальный продукт России сократился вполовину, а рубль обесценился окончательно. Миллионы граждан потеряли сбережения, а жители некоторых областей страны в отчаянии требовали возвращения к коммунизму. Ситуация привела к попыткам смещения Ельцина. Горбачев потерял контроль над страной из-за кончины коммунизма, Ельцин утратил его благодаря укреплению капитализма.

В 1999 г. слабый здоровьем Ельцин представил стране преемника – бывшего главу ФСБ Владимира Путина. Контраст был разителен. Путин был образцом несгибаемого аппаратчика коммунистических времен. Бывший офицер разведки не соблазнился благами демократии и остро ощущал необходимость восстановить чувство национальной гордости россиян. Он будет позировать для фотографий, демонстрирующих его мужественность. В путинских стратегиях, одобренных народом на выборах, которые все чаще вызывали сомнения, не упоминались ни гражданские права, ни рыночная экономика. Популист и националист, все, что он обещал, – это сохранить целостность России и ее веру в себя. Оппонентов покупали, отправляли в тюрьмы или лишали жизни. Запад позволял себе высмеивать и дразнить Ельцина, но теперь ему противостоял глава государства, готового нападать. И то, что экономика России практически не развивалась, никакого значения не имело. Персоналисткие режимы процветают и в периоды спада благосостояния.

К концу XX столетия в Европейский союз входило уже 28 очень разных членов, в то время как его конституция писалась для шести близких по духу стран. Как стало ясно еще в ходе американских федералистских дебатов 1780-х гг., конституционные отношения между централизованным государством и составляющими его образованиями чрезвычайно важны для его стабильности. У американской конституции были и недостатки, но она доказала свою потрясающую живучесть. А вот европейская конституция конца XX в. оказалась весьма слабой. Она должна была руководить не однородным содружеством государств, а множеством непохожих друг на друга стран, которые принадлежали разным культурам и обладали собственным набором слабых мест. Далеко не все из них были готовы сливаться в единое континентальное целое, как задумывалось брюссельскими поборниками «еще более тесной интеграции».

Европейская комиссия и Европарламент стали громоздкими и неповоротливыми. Бюрократическое вмешательство во все сферы жизни, от строительных нормативов до нормирования размеров овощей и контроля численности летучих мышей, было совершенно смехотворным. Предстоящая интеграция казалась рискованным предприятием. Вступление в еврозону, лишенную предохранительного клапана внутренней девальвации и других возможностей экономического регулирования, предполагало серьезную потерю независимости государствами-членами. Европейский парламент был бумажным тигром, которого терзали лоббисты, ратующие за свои национальные проекты. Явка на выборы стабильно снижалась с 62 % в 1979 г. до 43 % в 2009-м.

Но не падающий духом брюссельский истеблишмент продолжал форсировать унификацию. В 2005 г. Брюссель попытался продавить новую конституцию, составленную под руководством ветерана французской политики Валери Жискар д’Эстена. ЕС предстояло обзавестись третьим президентом (теперь еще и президентом Европейского Совета вдобавок к председателям Комиссии и Парламента); кроме того, проект конституции расширял права большинства при голосовании в Европейском Совете. Ратификация конституции немедленно столкнулась с проблемами. В истории ЕС еще не бывало, чтобы с европейскими народами напрямую согласовывали прерогативы союза или даже само его существование. Все решения принимались законно избранными правительствами входящих в него государств. Новый проект конституции отвергли на референдуме во Франции и Нидерландах, а Ирландия проголосовала против окончательного договора. Референдумы в этих странах были либо проведены заново, либо проигнорированы. Окончательный договор подписали в 2007 г. в Лиссабоне; его авторы не сделали никаких уступок национальным чувствам народов Европы, не замечая зарождающегося негодования, какое он мог подстегнуть.

Годом позже Европа и Америка пережили самый болезненный финансовый крах с 1929 г. В Европе серьезнее всего пострадали слабые государства ЕС, в основном страны Южной Европы. Контролируемый Германией Европейский центральный банк немедленно озаботился безопасностью внешних займов Германии, в особенности займов, выделенных слабым странам еврозоны. Хотя ЕЦБ с впечатляющей готовностью печатал деньги – повторения ситуации с ограничениями кредита, как в 1929 г., не ожидалось, – ликвидные средства шли немецким (и другим) банкам, а не государствам – членам ЕС или их гражданам. Суровые меры были применены к Греции, Испании и Италии, и уровень безработицы в этих странах вырос до 25 % от числа трудоспособного населения. Половина всей молодежи Испании лишилась рабочих мест. Ничто не могло сильнее подстегнуть возрождающийся европейский национализм и серьезнее повредить идее тесной интеграции.

В 2004 г. государства Балтии, Болгария, Румыния, Словакия и Словения официально вступили в НАТО. Вскоре после этого американский президент Джордж У. Буш (2001–2009) пригласил в НАТО Украину и Грузию, и, если бы они приняли его предложение, НАТО вплотную приблизилось бы к южным границам России. Германия и Франция подвергали сомнению мудрость такой откровенной провокации. Путин еще раз повторил предупреждение Ельцина: любое приближение НАТО к ее границам «Россия будет считать прямой угрозой безопасности страны». Летом 2008 г. он сделал ответный ход, вторгшись в северные русскоговорящие провинции Грузии – Южную Осетию и Абхазию[32]. Единственной реакцией Европы стало участие президента Франции Николя Саркози в переговорах о прекращении военных действий.