корабля, столетия назад брошенного гнить там. Парлоу улыбнулся. Без всякой веселости.

– Ответ здесь, сынок, – сказал он. – Все, что ты хочешь знать, – здесь, в Уайлдфолде. Со мной.

Я попытался заговорить, спросить, что он имеет в виду, но понял, что во сне я лишен речи, могу только слушать.

– Уайлдфолд, – повторил Парлоу. – Это наш единственный шанс остановить происходящее. Так что тебе лучше поторопиться. Согласен?

Он коротко кивнул. Как в старые добрые времена.

– Ноги в руки – и вперед, – добавил он и подмигнул.

Здесь сон закончился – как ножом отрезало.

Я проснулся и обнаружил, что земля под домом дрожит. Ко времени, когда окончательно очухался, дрожь утихла. Как человек, пару лет проживший в Калифорнии, я тотчас понял, что это было, хотя и не знал причины. Однако я точно знал, где должен находиться сейчас. И что должен делать.

Еще не рассвело, когда я покинул квартиру с единственным чемоданом и тяжелой тростью и пешком направился к вокзалу на Ливерпуль-стрит.

В последние дни обстановка на улицах заметно изменилась. Она стала другой сразу после первого взрыва. Я видел это по поведению преступников – по всплеску насилия между Китаёзами, Молодчиками Гиддиса и Милахами. Люди сделались гораздо вспыльчивее. Жаждали крови. В самом воздухе ощущался страх и ужас.

Но даже зная это, я поразился пустынности города тем утром. Безлюдности улиц. Нет, какие-то прохожие, конечно, встречались, но лиц я не видел. Все держались в тени, прятались в переулках, хоронились во мраке. Я быстро шагал вперед, крепко сжимая трость. Изредка слышал голоса, но всегда в отдалении.

Часто возникало отчетливое ощущение, что за мной наблюдают. Что на меня пристально смотрят незнакомые глаза. Дважды слышал резкий, отчаянный смех. Один раз из скопления теней у входа в доходный дом донесся невнятный зазывный голос. Я проследовал мимо, проигнорировав приглашение. Под ногами хрустело битое стекло, по всем углам и закоулкам валялся гниющий мусор. Когда проходил мимо какой-то табачной лавчонки, изнутри раздался надрывный стон наслаждения, одновременно полный мучительной боли.

Безлюдные проспекты и перекрестки дышали угрозой. Откуда-то издалека долетел звук, похожий на пронзительный вопль. Я собирался взять кэб, но ни одного по пути не увидел, и отсутствие извозчиков на улицах усугубляло тягостную атмосферу запустения.

Когда уже приближался к району, где находится Ливерпуль-стрит, забрезжил рассвет, и улицы немного ожили. Теперь я видел и других людей, спешащих к вокзалу. Поток пассажиров, нагруженных чемоданами и сумками. Многие были с детьми. Некоторые тащили какие-то большие тяжелые вещи. Одна семья среди всего прочего несла клетку с канарейкой. Никто не разговаривал. Настроение было мрачное. Уверен, все хотели просто сбежать из города, но сомневаюсь, что хоть один из них сумел бы ответить на вопрос, от чего именно он бежит.

Примерно за полмили до поворота к вокзалу я заметил за собой «хвост». Он был явно не новичок, но и не особо опытный. Один раз я остановился, повернул голову и мельком увидел своего преследователя. Бледный худощавый парень. Я определенно где-то его уже встречал раньше. Но где именно и когда – хоть убей, не помнил. Добравшись до вокзала, я обнаружил там толпы людей, решивших сбежать из города, – толпы честных, добропорядочных граждан, испуганных и измученных.

При виде этого горестного сборища на память пришли евангельские слова об отделении овец от козлищ[70]. Я задался вопросом, кто же из них мы, обратившиеся в бегство. Но сейчас же осознал, что истолковал притчу неправильно. Все мы действительно были овцами, бегущими из города. Вот только Лондон мы уступали не козлам вовсе. А волкам.

Несколько поездов отменили по техническим причинам. В остальных не хватало места для всех. Вокзальные служители делали все возможное, но разместить всех не получалось. На проверку билетов и документов, похоже, вообще махнули рукой. Всеми владел стадный инстинкт: безудержное стремление бежать прочь. В толпе нарастало беспокойство. Но никакой толкотни и рукоприкладства. Только плач и причитания. Назревала паника.

Мне повезло. Я помог какой-то семье сесть на поезд, отбывающий через считаные минуты, и меня впустили вслед за ними. Поднимаясь на подножку вагона, я краем глаза заметил в толпе своего преследователя – бледное пятно в море лиц. При виде него в памяти на мгновение всплыло имя – но тут же исчезло, как и сам он.

Вошел в купе, уже почти полностью заполненное. Все сиденья были давно заняты, и я остался на ногах, с радостью уступив свое место семье с двумя орущими детьми. Прошел в коридор и встал там среди мужчин, теснившихся плечом к плечу. Все мы старались не поддаваться страху. В воздухе висело отчаяние. Никто еще не заговорил, но наши взгляды были красноречивее любых слов.

Наконец раздался яростный свисток вокзального служителя. Захлопали, закрываясь, двери. В следующую минуту вагон качнулся, и поезд тронулся. Натужно пыхтя, паровоз потащил состав прочь от станции.

– Слава Богу… Хвала Господу… – пробормотало несколько голосов.

Окинув глазами это сборище незнакомцев, на чьих лицах читалось облегчение и надежда, я обнаружил, что один из них на самом деле не незнакомец вовсе.

Бледный худой парень в потертом костюме значительно улыбнулся, поймав мой взгляд, и стал протискиваться ко мне сквозь толпу пассажиров.

Раздались недовольные возгласы, даже чертыхания, но малый был настойчив. Казалось, он одним своим присутствием нарушил атмосферу хрупкой надежды.

Протолкавшись наконец ко мне, он усмехнулся:

– Не узнаешь меня, да, легавый?

Он оказался даже моложе, чем я думал. Почти мальчишка, несмотря на всю свою злую наглость.

– Ты шел за мной хвостом, – сказал я. – Бог знает почему.

– Нет. Мы встречались еще раньше. Еще до… всего этого.

Я вгляделся в него. Он дико ухмыльнулся. Я наконец вспомнил имя:

– Том Коули.

– Молодец, янки. Мозговитая башка.

– Что тебе надо?

Он хохотнул – вернее, мрачно фыркнул:

– Хочу, чтобы ты меня убил, мистер Дикерсон. Потому как, если ты этого не сделаешь… – Он улыбнулся, и теперь всякие сомнения относительно его психического здоровья у меня отпали. – Если ты этого не сделаешь, мне придется убить всех в поезде.

Его улыбка расползлась шире, обнажив острые белые клыки. Я начал понимать ситуацию. Но все равно действовал слишком медленно, черт возьми.

При последних словах Коули паника вспыхнула и распространилась по толпе со скоростью лесного пожара. Раздались крики, вопли, проклятия. Началась давка. И над паническим шумом возвысился голос этого молодого бандита, теперь приобретший жуткое, потустороннее звучание.

– Пожалуйста, детектив. Прикончи меня! Они отдают мне приказы, но я не хочу их выполнять.

Весь его вид выражал невыносимую муку.

– Пожалуйста! – снова крикнул Коули и оскалил