Я уже была готова сдаться. Я отступила на шаг, готовая развернуться и уйти, но тут железная рука Терна ухватила меня за запястье и заставила остановиться.

Веки Паны затрепетали, и мы разом испустили облегченный вздох. Она открыла глаза, потемневшие от душевной боли и посмотрела на сына.

— Терн.

— Да, мама, — сказал он, не двигаясь с места.

— Терн, ты не должен этого делать.

Она перевела взгляд на меня, и я не увидела в нем ненависти или злости. Нет. В нем была покорность судьбе. В нем была печаль. В нем была обреченность, и это все ударило меня сильнее, чем яростное «я вас прокляну» Клифа, сказанное сквозь скрежет сжатых до боли зубов.

— Одн-на, милая. Ты должна отказаться от этого решения.

Я заморгала, пытаясь не заплакать, хотя слезы уже стояли в глазах. Я не могу. Я не могу, во имя великого Инфи, я не могу!

— В чем дело, мама? — спросил Терн. — Я люблю ее. Мы оба можем умереть уже через несколько дней. Я хочу быть с ней до конца, что бы ни случилось.

Клиф нетерпеливым жестом прервал его, но выгнать нас, к счастью, больше не пытался. Заложив руки за спину, он повернулся к жене.

— Я дал слово отцу Арки. Пять звездокругов я считал себя и своего сына честным человеком, а на шестой, за считанные дни до свадьбы он решает, что может отринуть понятие чести, верности слову и отцовской любви и делать так, как хочет он.

Терн вспыхнул. Я увидела, как заходили ходуном желваки на его челюсти, когда он, явно сдерживаясь, спокойно заговорил.

— Я не прошу простить меня, отец. Ты можешь наказать меня. Пусть отец Арки меня накажет за то, что я так тебя подвел. Это моя судьба и моя вина.

— Дело не в судьбе, — сказала Пана, приподнимаясь на локтях. С помощью мужа она уселась на постели, все еще бледная и вспотевшая. — Сын, ты не можешь жениться на Одн-не. Ты должен жениться на Арке, так и должно быть.

— Мама, — сказал он.

— Терн, я прошу тебя.

Они с матерью обменялись взглядами, в которых было все: от великой любви до великой боли. Она предлагала ему выбор: себя или меня, и я не знала, что выберет Терн. Не знала. Не хотела. Боялась.

Я высвободила руку из его руки и смахнула с лица слезы. Это было уже слишком. Если из-за меня Терн потеряет семью, если он лишится родителей, если этим своим решением он смертельно обидит мать, женщину, которую я любила, с которой проводила дни, которая научила меня печь пироги и красиво заплетать волосы, я просто не смогу смотреть ему в глаза.

Я развернулась и побежала к двери. Терн — за мной.

Краем глаза я заметила, что на лице Паны отразился дикий страх, настоящий ужас, она снова схватилась за сердце и протянула руку, словно пытаясь остановить нас, но уже не успела.

— Терн! — закричала она. — Терн, дело в обещании!

Я уже была у двери, когда она закричала снова. Это был крик раненной птицы, крик попавшего в капкан оленя, крик птички-феникса, летящей прямо в пламя, чтобы умереть и возродиться.

— Нимикве ре деяаан лакс! — закричала она.

Я хлопнула дверью и оказалась на улице. Без пальто, без шапки, под пронизывающим ледяным ветром. Это в сказках девушки попадают в лес морозной ночью и не чувствуют холода, потому что не боятся зимы. Ветер сразу же забрался под одежду, мороз крепко схватил меня в свои стальные объятья, заставил вскрикнуть и закрыть лицо руками, бросив в меня пригоршню мелкого колкого снега.

Терн не пошел за мной. Он остался там, со своей матерью, остановившей его последними словами, смысла которых я тогда не поняла.

Но это Одн-на не знала языка гальбэ. Нина уже учила его, и ее знаний хватило для того, чтобы понять смысл.

«Ты обещал ангелу, Лакс!» — крикнула в отчаянии его мать.

Он обещал ангелу держаться от меня подальше. И пытался сдержать обещание.

Я вспомнила нашу самую первую встречу в Белом мире. Вспомнила, как упала на колени, обливаясь кровью, и как он сжал руки, чтобы не коснуться меня, чтобы не позволить мне до себя дотронуться. Вспомнила, как он сказал мне, чтоб я держалась от него подальше, а сам сверлил меня взглядом на своих уроках и задавал сложные вопросы, на которые мне приходилось давать пространные ответы. Вспомнила его глаза на инициации во дворце, когда назвала оборотней притворщиками.

Мне не хватало последних страниц в этой книге нарушенных обещаний, но я надеялась, что уже скоро смогу дочитать их до конца.

Я тогда не сразу поняла, что Терн не придет за мной. Я стояла у его дома и плакала навзрыд, закрывая лицо ладонями и даже не пытаясь спрятаться от хлещущего по телу ветра. Только увидев, что в доме погасли огни, я начала приходить в себя.

Он остался там, он даже не поговорил со мной, он бросил меня.

Сердце болело так, что, казалось, сейчас лопнет. Мне хотелось бежать к озеру Атт, дернуть за все проклятые веревки разом и отправить себя, а не толпу джорнаков в объятья великого Инфи.

Ничего не получилось. Ничего не получилось.

Нельзя идти против правил. Брать чужое. Желать жениха подруги. Нарушать данные родителями слова. Нельзя строить своего счастья, лишая других покоя и душевных сил.

Я побрела домой, как была, без пальто и без шапки. У меня просто не было сил вернуться туда и посмотреть Терну в глаза, посмотреть в глаза его матери, отнявшей у меня свое дитя, его отцу, готовому плюнуть в мою душу.

Я в последний раз оглянулась на его дом, сворачивая на свою улицу, и вдруг увидела, как дверь открылась. Это был Терн. Голос его эхом разнесся по спящей деревне.

— Одн-на!

Я словно примерзла к месту. Слова рвались из груди, но вымолвить я не смогла ни одного. Терн подбежал ко мне, в его руках были мое пальто и шапка. Он надел ее на меня, отряхнул с меня снег, вдел мои безвольно повисшие руки в рукава пальто.

— Ты с ума сошла, на улице мороз!

— Терн, — наконец, смогла я выговорить. — Терн.

Он обнял меня, и прижал к себе. Крепко. Нежно. В последний раз.

— Я не отдам тебя, — сказал он. — Мы идем к Ли-ре завтра утром, Одн-на. Мне все равно, что за обещание я дал ей, я заставлю ее забрать свои слова обратно.

— Но твоя мама…

Терн отстранил меня и посмотрел мне в глаза. Мне казалось, я с разбегу прыгнула в темно-зеленую болотную воду. Его взгляд был полон любви, но это была не та любовь, которая окрыляла меня все последние дни. Это была любовь, которая не имела права на существование, и это меня напугало.

— Ты — моя, — сказал он, легонько встряхнув меня и заставляя прийти в чувство. — Запомни это, Одн-на. Во всех мирах и на всех временных осях. Во всех жизнях и в смерти. Я буду бороться за тебя до конца, чем бы этот конец ни был.

— Почему ты это сделала, Ли-ра? — спросила я. — Я же любила его.