— Не говори ерунды. Ничего ты не испортила. Вытри нос и пошли вниз. Кажется, за тобой уже приехали.

Я взяла себя в руки, и мы спустились на первый этаж, где действительно стоял наш водитель Анри. Я распрощалась с родителями Миранды и села в машину. Подружка махала мне с крыльца, пока мы отъезжали. Лицо у нее было тревожное и озабоченное.

— Анри, как там? — робко спросила я в дороге.

Он посмотрел на меня в зеркало заднего вида:

— Ну и натворили вы дел, мадемуазель! Мадам графиня в ярости.

— Бабушка сильно ругалась, да?

— Ругалась? Не то слово! Больше всех досталось охране и Софи. Кажется, она хочет ее уволить…

— Нет! Только не это! — в ужасе воскликнула я, сжав руки. — Боже, Анри! Что делать?

— Мадемуазель, это, конечно, не мое дело, — Анри тактично кашлянул, — но попробуйте объяснить мадам графине все спокойно, попросите прощения, авось обойдется!

Когда мы, наконец, подъехали к дому, мое сердце готово было выпрыгнуть из груди, руки дрожали, а ноги стали ватными.

Бабушка ждала меня в холле. С прямой, как струна, спиной сидела она в кресле у входа в зимний сад и курила. Прислугу не было ни видно ни слышно: спрятались, наверное, все.

— Подойди ближе! — приказала бабушка. Я остановилась в метре от нее.

— Слушаю тебя, Николь.

— Прости… — от волнения у меня пересохло в горле. — Я знаю, что поступила нехорошо…

Бабушка затушила сигарету и встала с кресла. Подойдя ко мне, она взяла меня за подбородок:

— Смотри мне в глаза, Николь! Отвечай, почему ты это сделала?

— У моей подруги по пансиону сегодня день рождения… Я всего лишь хотела ее поздравить…

— У какой подруги?

— Ее зовут Миранда. Она замечательная девочка, мы с ней очень дружны… Бабушка, прости меня!

— Миранда? Что еще за имя? — нахмурилась бабушка. — А чем занимаются ее родители?

— О, они прекрасные люди! — воскликнула я. — У папы Миранды своя аптека, а мама шьет очень красивые платья, правда!

— Боже мой, Николь! Что у моей внучки может быть общего с дочкой аптекаря и швеи?!

— Бабушка, они очень хорошие! Они так любят друг друга…

— Так-так… — графиня снова села в кресло и испытующе посмотрела на меня. — И что мне с тобой делать? Ты хоть понимаешь, как плохо поступила, сбежав из дома?

— Да, бабушка, — тихо ответила я. — Больше такого не повторится, обещаю!

— Человек должен отвечать за свои поступки, Николь. Думаю, самым лучшим наказанием для тебя будет увольнение Софи: в конце концов, это ее обязанность — смотреть за тобой.

— Не надо, пожалуйста! — умоляюще воскликнула я. — Софи не виновата! Она вообще не знала ни о чем!

— Скажи, Николь, а тебе не пришло в голову рассказать мне о своем желании навестить подругу?

— Нет, — ответила я, опустив глаза в пол.

— Могу я поинтересоваться, почему?

Я молчала.

— Отвечай же! — приказала графиня.

— Ты бы ни за что не позволила, — прошептала я. — Ты сама сказала, что у меня не может быть ничего общего с дочкой аптекаря…

— Об этом я тебе сообщила только что. До побега я и не знала о твоей Миранде. Поэтому будь так любезна, ответь мне, почему ты ничего не рассказала?

— Не знаю, — тихо сказала я. — Только прошу тебя, не увольняй Софи!

— Неужели ты считаешь меня таким чудовищем, Николь? — бабушка не сводила с меня взгляда.

Я молчала. Графиня встала с кресла и нервно прошлась по холлу. Остановившись у окна, она отвернулась от меня и пробормотала едва слышно, но я все-таки смогла разобрать: «Наверное, мне нужно что-то менять…». Потом она повернулась ко мне:

— Ступай к себе, Николь. Софи останется: ее спасла только болезнь, она действительно плохо себя чувствует. Как только ей станет лучше, вы обе отправитесь в замок.

— Спасибо, бабушка! — выдохнула я и поспешила убраться с ее глаз, все еще не веря, что так легко отделалась.

Да, это Рождество я запомнила на всю жизнь! Потом я еще долго утешала Софи, на которую в первую очередь обрушился весь бабушкин гнев, мы с моей бонной плакали вдвоем, уткнувшись друг в друга, и я пообещала впредь никогда так не поступать…

Оглядываясь назад, я понимаю, что тот наш разговор с бабушкой, скорее всего, и стал первым звоночком к переменам, но окончательный перелом в наших отношениях произошел летом, после того как мне исполнилось четырнадцать. Я хочу поскорее рассказать об этом, поэтому не буду останавливаться на событиях, произошедших после Рождества. Тем более что ничего такого со мной и не случилось: закончились каникулы, я вернулась в пансион. Миранде я тогда еще раз попыталась объяснить, что моя бабушка — очень непростой человек, и отношения у нас пока складываются не очень.

И вот наступило то самое лето. Стоял июнь — не самый жаркий месяц во Франции. В тот день шел дождь, поэтому ни гулять по лесу, ни ездить верхом я не могла. Бабушки в поместье не было: еще вчера она уехала на нашу винодельню в Сент-Эмильон, откуда должна была вернуться сегодня вечером. После обеда я почитала, поиграла на фортепиано, поболтала с Софи, а потом поняла, что мне совершенно нечем заняться. Я решила побродить по замку, по всем нашим четырем этажам, и исследовать чердак. Миранда часто рассказывала удивительные истории о привидениях и о старинных кладах, которые непременно должны быть в каждом уважающем себя замке. Так что чердак — самое подходящее для всего этого место.

Решительно я стала подниматься наверх, но внезапно остановилась перед дверью в бабушкину комнату. Спальня графини! Это было получше, чем какой-то там чердак! Меня с детства манила эта комната, в которой я никогда не была, поскольку входить в нее было строжайше запрещено. Но сейчас-то бабушки нет дома… Сгорая от любопытства, я открыла дверь, вошла в спальню.

Комната поразила меня своим великолепием: блестел начищенный паркет, у стены находились небольшой камин, кресло-качалка и круглый стеклянный столик с разными фарфоровыми безделушками. Посреди спальни стояла огромная кровать с балдахином, а с потолка свисала красивейшая хрустальная люстра с подвесками. Все в комнате было выполнено в приятных бело-голубых тонах: и шелковые обои, и тяжелые бархатные занавеси на окнах, и пушистый ковер перед кроватью. Однако никакого письменного стола, в ящиках которого я могла бы поискать что-нибудь интересное — потайное дно, например — в комнате не было.

Немного разочаровавшись, я уже собиралась уходить, но вдруг взгляд мой упал на прикроватный столик, на котором стояла чья-то фотография в серебряной рамке. Подойдя поближе, я обомлела: на фото была я! Но, приглядевшись внимательно, я поняла, что это вовсе не я, а другая девочка, вернее, девушка. Фотография была старая, черно-белая. Девушке на ней на вид было лет пятнадцать, она стояла в длинном белом платье, держа в руке шляпку, и улыбалась, глядя прямо в объектив. Я взяла рамку в руки и тут же поняла, что фотография была сделана здесь, в поместье: вот видна наша подъездная аллея, знакомые деревья и сам замок Леруа. Но кто эта девушка? У нее мои волосы, глаза, черты лица… Сходство было настолько сильным, что ее вполне можно было принять за меня. И тут меня осенило: боже мой, это же моя мама…