– Нет, в свитере и юбке. У них, наверно, тоже дома прохладно. Вряд ли она на улицу шла. Я подумал, что она могла почему-нибудь заинтересоваться этой антенной, кабелем или чем там… вот и пошла посмотреть. Или спросить, когда они закончат работу. Дошла до седьмого, там никого…

– Или, наоборот, кто-то! Она бы не сунулась сама в шахту, я уверена. Лили могла сама принять какое угодно лекарство, Гюзель могла сама свалиться с парома, но Семра не могла открыть дверь в пустую шахту. Добровольно не могла! И лифтом в пределах двух этажей пользоваться бы не стала, я точно знаю.

– И что мне теперь делать? Доложить о твоей уверенности начальству? Мол, моя жена полагает, что вспомнила, что потерпевшая боялась лифтов, но ведь ничего материального, правильно? Даже не слова! Если бы она сама сказала, что у нее лифтофобия или что-нибудь такое…

– Но она сказала! Сказала, что лифтом почти не пользуется или что-то вроде этого. Я там не одна была, и можно всех расспросить, наверняка кто-нибудь из подружек за ней что-нибудь подобное замечал.

– Еще бы! Они теперь все что угодно наговорят. Она, мол, всегда боялась лифтов, словно чувствовала, и гадание сюда приплетут, и такого навспоминают, что до правды потом не доберешься.

– Но мне-то ты можешь поверить? Не твое начальство, а лично ты – лично мне?

Кемаль засмеялся.

– Лично я лично тебе верю всегда. Просто если ты выступаешь в качестве коллеги или свидетеля, я вправе и усомниться. Только ты не обижайся!

– Да что мне обижаться? Я помочь хочу! И если я вспомнила что-то важное, то буду стоять на своем, потому что я-то уверена, что ничего не придумала и не преувеличила. А что про домработницу, кстати? Не нашли вы ее?

– Нет. Она адрес оставила, где комнату снимала, только там никто ее никогда не видел. Жаль, мы сразу не заинтересовались. Но она тогда сама явилась, помнишь? Через день, кажется. И никого к ней на дом не посылали. Вроде незачем, а получилось, как со стаканом этим: отпечатки есть, а как расположены, всем наплевать. И тут то же самое: адрес есть, свидетельница пришла, показания дала, зачем проверять, живет она там или нет, правильно? И винить некого, никому и в голову не пришло! А теперь где ее искать, непонятно. Если только через Азиза, он хоть с ней знаком был. Может, родственников каких вспомнит. Я же его больше про Темизеля расспрашивал, тоже, кстати, мало чего добился. Не нравятся ему мои вопросы, не пойму даже, в чем дело. Политику без конца поминает, партии какие-то, Европу, темнит, не знаю, что и думать. Взятки он, что ли, у этого Темизеля брал или еще что?

– Скорее всего, – согласилась Айше, – они все на этой работе такие. А если к тому же в политику полезут, так вообще… разве туда честные люди пойдут? Нет, я не хочу сказать, что Азиз, – спохватилась она, но было уже поздно. Слово сказано.

– Да что я, не понимаю? – поморщился муж. Думать о нечестности близкого родственника, мужа любимой сестры, было, конечно, неприятно, но было бы наивностью, если не глупостью, полагать, что именно Азиз, в силу их родственной связи, заботится исключительно об общем благе и в политику пошел тоже не корысти и карьеры ради, а только и единственно по зову сердца. – Понятно, что у них там свои дела, они меня не особенно интересуют, но на свои вопросы я все равно получу ответы. От Азиза или нет – неважно. У них своя работа, у нас своя, и я свое дело тоже, между прочим, знаю.

– Разумеется, – поспешила согласиться Айше, чтобы увести разговор от неприятной темы. – Так я с утра позвоню Софии и напрошусь в гости? И я бы с соседками еще поговорила… ну, насчет лифта. Не могла она не глядя в него шагнуть, поверь мне, не могла! Я еще Элиф спрошу, можно?

– Кого хочешь, спрашивай. Теперь уже никаких секретов нет, они все перезваниваются, общаются, так что и ты не помешаешь. Я опять этой фирмой займусь, которая по антеннам, потом, может, к Азизу подъеду. Хоть что-нибудь из него вытяну – либо про домработницу, либо про Темизеля, – он зевнул, проглотив последние слова.

– Вытянешь, кто бы спорил. А сейчас, если ты не встанешь и не пойдешь в спальню, то уснешь прямо здесь.

– Угу, – пробормотал Кемаль, снова почувствовавший накопившуюся за день усталость, – что за жизнь: дня не видишь… не успеешь оглянуться – уже вечер, и все – завтра, завтра… и результатов никаких.

– Это просто дело такое, – направляясь в спальню, сказала Айше и тоже зевнула. – Не поймешь даже, то ли их три, то ли одно, то ли его вообще нет…

– Кого нет? – не расслышал Кемаль.

– Дела! Ложись спать немедленно, уже ничего не соображаешь. Меня завтра не ищи, я к Софии поеду.

Но поехала она вовсе не к Софии.

Больше всего это напоминало игру на бильярде.

Вообще-то, игру на бильярде Айше видела всего раз или два в жизни, и ее представления об этом занятии ограничивались тем, что предлагал кинематограф. Однако сейчас в голову почему-то пришел именно бильярд, хотя вообразить себе этих женщин в настоящей бильярдной было практически невозможно.

Тем не менее они перемещались вокруг большого стола, ловко орудовали длинными тонкими палками, издававшими характерные постукивания, и были серьезны, озабочены и молчаливы, как заправские игроки. Время от времени они с придирчивым профессиональным прищуром оценивали ситуацию на столе, переходили на другое место, перекладывали свои палки из одной руки в другую, перекидывались парой слов, снова к чему-то присматривались и принимались за дело, слегка рисуясь перед единственным, не посвященным в таинство зрителем.

Айше наблюдала за ними с той же скукой, с какой не знающий правил следит за партией в бильярд или теннис. Или какой-нибудь непонятный крикет. Да, конечно, можно оценить ловкость удара, и то, что шар оказался в лузе, а мяч перелетел через сетку или закатился в воротца, но за счетом не уследить, да и неинтересно это человеку, который сам никогда не занимался ничем подобным. Охота же заниматься такой ерундой – думает такой тоскующий зритель, тщетно выискивая предлог, чтобы уйти, никого не обидев и не прослыв невежей.

Айше уйти не могла. Она специально напросилась к ним, и ей ничего не оставалось, кроме как смиренно наблюдать за процессом. Дамы были сосредоточенны, словно священнодействовали.

Они, конечно же, не играли в бильярд.

Они делали баклаву.

Зачем делать эту сложную сладость дома, если в любом магазине, в любой кондитерской можно выбрать из как минимум десяти разновидностей – с фисташками, с арахисом, с грецким орехом, классическую прямоугольную или закрученную в виде тонких пальчиков, треугольничков или роз, свежайшую, еще не успевшую остыть, на любой, самый изысканный и придирчивый вкус?..

Зачем?!

Затем же, зачем скучающие дамы играют в крикет, а их мужья топчутся в прокуренной бильярдной. Не ради результата, а ради процесса. Конечно, чтобы оправдать такое бездарное времяпрепровождение, приходится делать вид, что важен и результат: счет в матче, забитые голы, необходимость физических нагрузок.