годы, что я пропустила. Иногда за ужином он подробно излагает, что написал, а иногда отказывается обсуждать что-то глубоко личное. Но его история – одна из самых захватывающих, что я читала. Тот день на ипподроме, когда он поставил все, что у него было, чтобы основать «Исход», стал одним из моих любимых. В каждом абзаце вижу обрывки его прошлого, прошлого Дома и Шона, и таинственность, которая их всегда окружала, понемногу меркнет, но в то же самое время делает их жизнь еще более захватывающей. Смакую каждую деталь, а моя любовь и благодарность становятся только сильнее.

– Я в душ, – говорю я. Тобиас закрывает холодильник и, схватив меня за руку, притягивает к себе.

– Почему ты такая нетерпеливая?

– Не глупи, ты знаешь почему.

У него подергиваются уголки губ.

– Тебе нравятся мои истории, trésor?

– Я их обожаю. – Обхватываю его лицо руками. – И тебя.

Он видит в моем лице нетерпение и хмурится.

– Боюсь, сегодня я тебя разочарую.

– Мне все равно.

Он целует меня в губы.

– Trésor, та запись тебя расстроит.

Последние несколько недель пролетели просто невероятно, отчасти напоминая медовый месяц. Мы не особо… спорили. Словно вернулись в Трипл-Фоллс. Редкие печальные взгляды, которыми мы иногда обмениваемся, вспоминая прошлое, с легкостью затмевает торжество новой реальности, которую мы создаем.

Каждое утро мы трахаемся как животные и каждую ночь занимаемся любовью. Кошмары мне снятся реже, а когда я просыпаюсь, Тобиас рядом, целует и входит в меня, прогоняя отголоски дурных снов. К сожалению, он так и не избавился от тревожности, и я знаю, что причина тому – тайны, которые он держит при себе. Тобиас день за днем продолжает раскрывать свое прошлое, что приносит мне временное утешение.

Однажды я почти победила его в шахматах и так долго злорадствовала, что той ночью он наказывал меня добрых полчаса, не давая кончить. Наши прежние привычки вроде созерцания звезд и распития любимого вина объединяются с новыми, которые мы приобрели здесь, в Вирджинии, и в наших отношениях быстро наметился прогресс, который я считала невозможным в этом новом союзе. До Дня благодарения осталась неделя, и, похоже, худшие из наших ссор остались в прошлом.

– Что бы там ни было, мы разберемся, – говорю я, полностью в этом уверенная.

Тобиас кивает и возвращается к готовке – он каждый день с нетерпением этого ждет и прилагает неимоверные усилия, а я пожинаю плоды.

Заверив его поцелуем, бегу в спальню, кидаю сумочку на кровать и сажусь за стол.

Дорогой дневник,

За последние несколько недель мы стали ближе – ближе, чем в прошлом, – но между нами еще чувствуется отчуждение, и мы оба знаем причину.

Я кое-что от нее скрываю, и она это знает. Но я хранил это признание много лет, и, боюсь, когда все же поведаю ей, она не поймет. Я очень хочу ей рассказать, но чем больше проходит времени, тем сильнее становится наш союз. Если я поделюсь с ней, это может снова все изменить между нами. Никто из нас этого не хочет, но мне нужно убедить ее в том, что я неспроста жду, когда смогу ей рассказать. Эта причина очень эгоистична, потому что впервые за годы бесконечной войны между разумом и сердцем я близок к согласию. Не хочу, чтобы ей передались мои страхи. Потому мне нужно, чтобы она подождала еще немного. Могу лишь надеяться, что она поймет.

Я и без того давно знала, что Тобиас от меня что-то скрывает, и мне не нужно подтверждение этому в виде его ежедневных признаний.

Перечитав запись и захлопнув дневник, чувствую, как меня охватывает злость. Если у меня и остались обиды или недовольства, то только из-за этого.

Понимая, что готова к ссоре и совершенно не могу от этого абстрагироваться, встаю и забываю про душ. Иду обратно на кухню, но вижу, что Тобиаса там нет, а на столе валяются нарезанные овощи. Открыв заднюю дверь, замираю, услышав приглушенный разговор, пока Бо лает где-то в саду.

– Просто так это не пройдет. Ты пропустил два звонка от меня, – женский голос.

Он разговаривает по «Фейстайму», и я подхожу, чтобы взглянуть на нее. Меня опаляет ревность, когда женщина появляется в поле зрения – и, разумеется, она чертовски красива. На вид ей около тридцати, с темными волосами и глазами, а в голосе слышен мелодичный французский акцент.

– Соня, я в курсе. Я был занят.

– Я не могу прилагать столько усилий, если не будешь со мной разговаривать или отвечать на мои звонки.

– Понимаю. Скоро свяжусь с тобой.

– Призываю тебя сделать меня своим приоритетом, как сделала я.

Он кивает.

– Даю слово.

Она смотрит на меня и жестом показывает Тобиасу, который оглядывается назад, либо уже осознав, либо подозревая, что я стою у него за спиной. Точно сказать не могу. Они заканчивают разговор, а я жду объяснений, стоя за ним и чувствуя, как вскипает в венах кровь.

– Это по делам «Исхода», – заявляет он и поворачивается ко мне лицом. Ложь видна невооруженным глазом.

– Конечно, – говорю я, разворачиваюсь и хлопаю дверью.

– Сесилия, – сквозь зубы произносит Тобиас и идет за мной в дом. У него вырывается тихое ругательство, когда я резко поворачиваюсь к нему.

– Ты думал, что я в душе, – зло произношу я.

– Я ничего не скрываю.

– Ты только солгал мне прямо в лицо, – фыркаю я.

– Сесилия, – он хватает меня за руку, – я призна́юсь позже.

– Ты ее трахаешь? Ты ее трахал?

– Господи, нет. – Тобиас отпускает мою руку. – Поверь, рано или поздно ты узнаешь. Мы объявили перемирие, помнишь?

– К черту твое перемирие, – огрызаюсь я, ревность затмевает логику. Тобиас не смутился, когда я его застукала, но этого мало.

– Она – часть того, что ты от меня скрываешь?

– Да, но не делай поспешных выводов, trésor. – В его голосе больше печали, чем страха. – Это не то, о чем ты подумала. Я объясню тебе все в мельчайших подробностях. Она хочет с тобой поговорить.

– Хорошо, тогда набери ей, Кинг. Я вся внимание.

– Еще рано.

– Только когда тебе удобно, да? Не хочешь рассказать, почему по ночам бродишь по дому, вместо того чтобы спать, и проверяешь своих подчиненных чаще, чем это необходимо? Или почему иногда такой задумчивый, что смотришь на меня, не замечая? Может расскажешь, или сбежишь, как тогда в Париже, от объяснений, которых я заслуживала? Ты хочешь, чтобы я доверяла тебе? Доверяла. Тебе. Как ты смеешь просить меня об этом, если сам ничего не рассказываешь?

Ухожу в спальню