и хлопаю дверью. Той ночью он молча меня обнимает. Его молчание изводит меня, не давая уснуть.

* * *

Дорогой дневник,

Сегодня утром мы поругались, и ссора вышла неприятной. Она думает, что я «заносчивый, надменный дикарь с манией величия, которому нужно немного ослабить поводья». Я накричал на нее на английском и два часа мысленно распекал по-французски, после чего вылетел из дома и бежал, бежал до тех пор, пока не подкосились ноги. Я не уверен, что она понимает: меня вынуждает так поступать страх. Не уверен, что она поняла меня, когда я сказал, что не переживу, если ее потеряю. Может, я эгоист, но хочу большего от жизни с ней. Я очень боюсь, что один неверный шаг положит всему конец. Мне нужно, чтобы она прислушалась ко мне, потому как мой страх реален. И я не могу побороть его, как бы ни пытался.

Я так хочу, чтобы она хоть на несколько секунд испытала тот же страх, если только это поможет ей понять. Чтобы она лично познала, какая битва постоянно происходит у меня в голове, как я задыхаюсь от того, что тысячи иголок вонзаются в грудь. Если бы она только знала, каково это, тогда, возможно, я не был бы таким «непробиваемым болваном». Или, возможно, мне просто нужно собраться с духом и извиниться. Но даже так я знаю, что ничего не изменю. Неважно, как сильно хочу доверять ее чутью или начинаю бояться «беретты» в ее сумочке, потому что во время ссоры видел в ее глазах, что она в шаге от того, чтобы меня прикончить.

Итак, мое признание таково: я всегда буду так себя вести, буду так чувствовать, настаивать на своем, когда вопрос касается ее защиты, и не позволю чувствам победить. Чтобы сохранить ее.

Я снова перечитываю его запись и отправляю сообщение.

«Ты тоже меня извини. Еду домой. Люблю тебя».

* * *

«Вышел на пробежку».

Тобиас увеличил количество пробежек в день до трех. Всю неделю он держался настороже. В хорошие дни, вернувшись домой с работы, обычно нахожу его на кухне с бутылкой для дыхательных практик, и он целует меня так, что дыхание перехватывает. После ужина мы часто допоздна играем в шахматы, болтаем, смеемся и ласками доводим друг друга до изнеможения. В День благодарения мы ужинали вдвоем, наевшись до отказа и сломав косточку от индейки[112]. Он победил, и стрельба по мишеням придала совсем другое значение охоте на индеек.

И хотя скрытностью меня не удивить, после его признания она неизменно терзала меня, и я терпеливо ждала, когда Тобиас раскроет свои карты. Я часто замечаю, как он сидит, погрузившись в размышления: на его лице мука, взгляд затравленный. И даю ему время выложить все начистоту.

А он продолжает меня подводить.

Не раз лично лицезрела, как он напивался до беспамятства, а когда мне удавалось уложить его в постель, шепотом просил прощения. Меня выводит из себя мысль, что даже алкоголь, в прошлом развязавший ему язык, совсем не поспособствовал его признанию.

Его пьянство беспокоило бы меня сильнее, если бы Тобиас не ухаживал так внимательно за своим телом. Пока я ему позволяю из-за признания. Алкоголь дает ему забыть о том, что его мучает, успокаивает и помогает уснуть, что в последнее время он делает все реже и реже.

Если бы Тобиас все рассказал, я бы смогла облегчить его страдания. Он бы сдержал данные мне обещания, но он не рассказывает и, скорее всего, не сделает этого вовсе.

Теперь наши зоркие птицы становятся неугомоннее, часто обедают в кафе, провожают до машины, а несколько дней назад начали сопровождать меня, пока я бегаю по всяким делам. Они в режиме повышенной готовности, и я знаю причину. Они взволнованы так же сильно, как их начальник.

Меня это раздражает, а Тобиас продолжает прятаться за нашим перемирием, чтобы не говорить правду.

Вовсе нетрудно держаться отстраненной, когда обман становится настолько беспардонным.

Тайны нас разлучили, и я не сомневаюсь, что это произойдет снова, если я им позволю.

Но пока он готовит свою Стаю, натаскивает их, принимаю пару решений. Я должна заставить его покориться, чтобы у нас больше не осталось недомолвок.

Только это полностью нас исцелит.

А до тех пор я не перестану добиваться от него правды.

Уж в этом я не дам слабину. Не дрогну, как бы он ни умолял меня поцелуями и взглядами.

Несмотря на то, что наше перемирие в силе, что мы становимся ближе, чем раньше, ситуация патовая.

Я не дам ему доступа к тому, чего он так отчаянно хочет, пока Тобиас не восстановит мое доверие полностью.

Это война. Я больше не борюсь за правду – я устанавливаю границы на будущее. Сейчас я полна решимости сломить своего короля прежде, чем он сломит меня.

Глава 33

Тобиас

Тридцать три года

Она нависает надо мной, смотря голубыми, как океан, глазами. У окружающей нас высокой травы кружат светлячки, а в просвете между деревьями видна луна. По рукам расползается тепло, и они становятся настолько тяжелыми, что я не могу пошевелить ни пальцем. От этого убаюкивающего ощущения я готов снова провалиться во тьму, но все же изо всех сил пытаюсь оставаться в сознании, потому что она здесь, со мной: что-то шепчет, целует меня. Ее присутствие успокаивает, приносит утешение, какого я прежде никогда не испытывал. Сделав над собой усилие и пытаясь оставаться с ней, все равно не слышу ее шепота. Луна за ее спиной светит ярче, высоко поднявшись над деревьями. Сесилия снова шевелит губами, потянувшись ко мне, но я не могу разобрать слов. Теперь над нами висит зловещий шар ослепительнее солнца и грозит забрать ее с собой.

Бип. Бип. Бип.

– Не уходи, – умоляю, противясь этому теплу, и протягиваю руку, чтобы ласково провести по ее лицу. Она недоуменно наклоняет голову, на миг исчезнув, когда всепоглощающий свет снова заслоняет мне обзор.

Бип. Бип. Бип.

Вдалеке из-за деревьев раздается голос, но он принадлежит не ей.

– Крепись, мужик. Ну же, Ти.

Здесь, рядом с ней, мне ничто не угрожает, ее темно-голубые глаза уговаривают меня остаться, совсем ненадолго. Но надо мной зловеще висит луна, и теперь ее облик меркнет, хотя она все так же улыбается и что-то мне шепчет. Зову ее, умоляя еще о нескольких минутах, но мужчина издевательски улыбается и предательски лишает меня возможности смотреть на нее. Потеряв ее