разговаривал с хафсидским султаном? Или когда составлялся на латыни, испанском и арабском языках договор о соглашении между императором и султаном?[697] Его годы в Италии, во всяком случае, не могли дискредитировать его как служащего в глазах султана ал-Хасана, так глубоко увязнувшего в сотрудничестве с Испанией. В том случае, если ал-Ваззан получил место при дворе султана, служба его была нелегкой. Султан ал-Хасан сохранял власть только благодаря поддержке испанского гарнизона, и в 949 году хиджры/1542 году его сын Ахмад составил против него заговор. (Один из его сообщников был опытным пушечным мастером из Гранады.) Ахмад сверг ал-Хасана с престола и ослепил. Впоследствии, когда свергнутый султан жил изгнанником в Италии, слышали, как он хвастался своим происхождением от халифа Умара и со стоном восклицал: «[Я] отдал бы город за [мои] книги»[698].

Если ал-Ваззан прожил период 942–949/1535–1542 годов, то мог бы поставить Тунис в один ряд с Римом и Каиром как место, где он стал свидетелем ужасающего насилия как внутри той или иной религии, так и имевшего межрелигиозный характер. Подобные зрелища лишний раз оправдывали тот скорбный и скептический тон, который он избрал, описывая в своей «Географии» войны из‐за политических и религиозных разногласий.

Что касается личной жизни ал-Ваззана, то у нас нет никаких зацепок. Создал ли он мусульманскую семью и оставил ли потомство? Научился ли он наконец проводить гадание, зайраджу, скажем, у ученика того «превосходнейшего мастера», которого он видел в Тунисе много лет назад? Возобновил ли он путешествия, которые так любил, и, быть может, вернулся в маленький городок к югу от Алжира, ныне вошедшего в османское наместничество, где он неофициально работал кади много лет назад? Или вместо этого он пережил такой опыт обращения, какой он описал у ал-Газали в своих биографиях «знаменитых мужей», и жил в благочестивом уединении? И вообще, как долго он прожил?

Если во всех этих обстоятельствах птица-трикстер для нас неуловима, то в одном вопросе отсутствие сведений дает нам относительную уверенность. Книги, которые он обещал написать о Европе и Азии, а также арабская версия «Космографии и географии Африки», очевидно, так и не были написаны. Или, если и были, то остались незамеченными современниками и не копировались: никаких рукописей на эти темы, которые мы могли бы атрибутировать как его сочинения, не обнаружено. Даже если он прожил не дольше 939 года хиджры/1532 года, то эти пять лет в Северной Африке, в течение которых он практически ничего не писал, контрастируют с поразительной продуктивностью его пребывания в Италии.

Я объясняю это молчание его решительным разрывом с иснадом, то есть с цепями передачи и сетями связей. Арабо-исламская культура всегда фиксировала связи учителей и учеников, увековечивала ученых и их труды, однако ал-Хасан ибн Мухаммад ал-Ваззан ал-Фаси не встречается в потоке биографических словарей Магриба до XX века, да и тогда только как автор книги об Африке, написанной в Италии. За полтора года пребывания Николаса Кленардуса в Фесе в 1540–1541 годах, когда он беседовал с учеными евреями и мусульманами, включая факихов и одного знатока риторики из Египта, имя ал-Ваззана не всплыло ни разу. В сущности, хотя Кленардус был не последним католическим священником, он не слыхал, что в своем итальянском прошлом, под именем Джованни Леоне, ал-Ваззан учил арабскому языку кардинала Эгидио: «До сих пор, насколько мне известно, никто не преподавал арабский язык среди христиан»[699]. Такое отсутствие информации должно означать, что ал-Ваззан не смог войти в элитарный круг слушателей и читателей, учеников и учителей, которым он мог бы рассказывать свои истории[700].

Что было не так с историями, которые он мог рассказать? В его время все еще создавались отчеты о путешествиях (рихла) и географические очерки как о странствиях в пределах Магриба, так и о поездках через Северную Африку в Стамбул. «Книга морей» Пири Реиса, в которой описаны острова и прибрежные города всего Средиземноморья, плавания в Индийском океане и через Атлантический океан в Новый Свет, была поднесена султану Сулейману в 932 году хиджры/1526 году и размножена рукописным способом минимум в 24 экземплярах. К турецким географическим сочинениям следующих десятилетий принадлежала рукопись Сейди Али Реиса о Красном море, Персидском заливе, Индийском океане, а также анонимное сочинение «Свежие новости: История Индии, что на западе» — всемирная география с приложением обзора испанских открытий в Америке[701].

Однако ал-Ваззан не мог написать о своей поездке в Европу, используя классическую арабо-исламскую модель путешествия как аскетического испытания в поисках священного знания. Не мог он и поделиться своими наблюдениями об Италии как попутными дорожными впечатлениями в паломничестве или дипломатической миссии. Пример первого метода можно найти в биографическом словаре суфийского кади Ибн Аскара (конец XVI века). Уроженец рифского городка, который ал-Ваззан описал в своей «Географии», Ибн Аскар дал портреты ученых Магриба, которые славились святостью. Одним из них был «великий путешественник» аш-Шутайби, рожденный в Марокко, в семье выходцев из ал-Андалуса, на несколько лет позже ал-Ваззана. Он провел долгие годы на Востоке, посещая ученых людей в разных местах, и писал на многие темы, включая гадание по словам и алхимию. Ибн Аскар особо отмечает его скромность аскета и сновидения, в которых ему являлся кто-то из святых или сам Пророк и приказывал вернуться в Магриб[702].

Очевидно, что «великие путешествия» ал-Ваззана не соответствовали подобному образцу. Ему пришлось бы рассказывать о пленении, а потом о добровольном пребывании за пределами Дар ал-ислам — сочетание, не подходящее и пугающее для мусульманских слушателей и читателей того времени. (Турецкие авторы писали повествования о жизни в плену c конца XVI века, но в них, как будто, не сообщалось об обращении в христианство. На арабском языке этот жанр, вероятно, появился лишь позднее, когда начали писать автобиографии африканцы-мусульмане, побывавшие в рабстве в Соединенных Штатах или на островах Карибского моря[703].)

Для автора это тоже было бы пугающим сочетанием. Интеллектуальные эксперименты ал-Ваззана в итальянские годы, с одной стороны, соединяли разрозненные миры через поиски соответствий, а с другой, сам автор переживал удаление и отстранение от этих миров. Возможно, отстранение зашло так далеко, что он уже не знал, как снова стать писателем, пишущим на арабском языке. Бродячие поэты «Макам» — Абу-л-Фатх из Александрии у ал-Хамадани и Абу Зайд из Саруджа у ал-Харири — меняли личины и роли, но как бы далеко они ни заходили в своих странствиях и сколь бы грешными ни были их деяния, они всегда оставались в пределах Дар ал-ислам.

Вернувшийся отступник