ал-Ваззан мог избрать путь мистического покаяния или продолжать притворяться, но в отсутствие сети, которая поддерживала бы его, ни то ни другое не помогло бы ему взяться за перо.

***

Итак, научное наследие ал-Хасана ал-Ваззана осталось в трудах, которые он оставил в Европе. Возможно, какие-то из печатных изданий «Описания Африки» попали к нескольким мусульманским читателям. Турецкий автор книги «Свежие новости: История Индии, что на западе» читал некоторые части «Плаваний и путешествий» Рамузио, но если среди этих частей была книга «Джованни Леоне Африкано», то это, кажется, не повлияло на его географические представления: «Африка» у него по-прежнему является тунисским регионом «Ифрикия», а мир по-прежнему состоит из климатов Птолемея и ал-Масуди[704].

В Европе следы человека по имени Джованни Леоне всплыли на поверхность, когда Иоганн Видманштадт говорил о нем с умирающим Эгидио да Витербо в 1532 году и, конечно же, в 1539 году, когда Видманштадт посетил Якоба Мантино, чтобы познакомиться с древнееврейскими рукописями и позаимствовать некоторые из них. Еще раз этот человек ожил в беседах Мантино с Уртадо де Мендосой, который состоял на службе императора в Венеции в 1540‐х годах и подбирал книги для собственной библиотеки. Мантино работал у Мендосы лечащим врачом и передал своему патрону арабско-еврейско-латинский словарь. Рукопись, подписанная «Йуханна ал-Асад ал-Гарнати, ранее носивший имя ал-Хасан ибн Мухаммад ал-Ваззан ал-Фаси», могла напомнить испанскому аристократу, что он и ее автор родились в одном городе. Элии Левите в 1541 году, должно быть, живо вспоминался Джованни Леоне, когда он готовил колонки своего собственного четырехъязычного словаря идиша, иврита, латыни и немецкого языка. Он тоже переписывался с Иоганном Видманштадтом[705].

Труды ал-Ваззана донесли его наследие до разных уголков Европы, как протестантских, так и католических. Арабско-еврейско-латинский словарь оказался в Эскориале, подаренный Филиппу II в составе знаменитой библиотеки Уртадо де Мендосы в 1575 году. В последние годы XVI столетия транскрипция и перевод Корана с исправлениями ал-Ваззана прошли через руки Филиппо Аркинто, папского викария, интересовавшегося восточными языками, и тоже попали в Эскориал. На другой копии было надписано по-арабски имя английского протестантского реформатора Уильяма Тиндейла (ум. 1536)[706]. В начале 1550‐х годов арабская грамматика радовала взор французского востоковеда Гийома Постеля, который, вероятно, видел ее во время своего пребывания в Венеции. Он мечтал об установлении гармонии многочисленных языков и государств мира через единый язык и под властью общего для всех христианского монарха. С этой целью он позаимствовал рукопись Корана у папского викария и, отбросив имя первоначального переводчика, назвал ее «выдающимся томом Иоанна Льва Африканского». Постель также читал книгу об Африке перед ее публикацией и цитировал разделы, посвященные науке гадания, кабалистике и аскетизму сторонников нравственного усовершенствования, когда в поисках общностей он проводил сравнения между мусульманскими сектами и христианским монашеством[707].

Один экземпляр рукописи сочинений ал-Ваззана «О мужах, считающихся знаменитыми среди арабов» и «О мужах, считающихся знаменитыми среди евреев», переплетенных вместе с «Трактатом по искусству метрики», возможно, находился в руках Эгидио да Витербо и, несомненно, был приобретен флорентийским священнослужителем, поэтом и любителем книг Антонио Петреи. Через сто лет цюрихский пастор Иоганн Генрих Хоттингер, историк церкви и знаток арабского языка, услышал об этой рукописи от своих флорентийских друзей. Он опубликовал жизнеописания «знаменитых мужей» в 1664 году в рамках энциклопедического начинания по сопоставлению мировых религий. Добрый пастор опустил шокирующие сексуальные подробности, описанные ал-Ваззаном: о пенисе крестьянина, воспаленном из‐за скотоложства и вылеченном одним из выдающихся арабов, причем христианином-якобитом; об обвинении в содомии, которое привело к убийству одного из выдающихся евреев[708].

Главным наследием ал-Ваззана была, конечно, рукопись об Африке, переработанная, отредактированная и опубликованная как «Описание Африки» венецианским политическим деятелем и издателем Джованни Баттиста Рамузио. Если бы ал-Хасан ибн Мухаммад ал-Ваззан мог узнать, что его книга выдержит множество изданий и переводов и что станет известным ее автор, «Джованни Леоне Африкано», он бы, скорее всего, испытал противоречивые чувства. В этом издании он, писатель, все еще неуверенно владеющий итальянским, предстает как мастер этого языка. Автор текста, достаточно нейтрального в отношении религии, он выступает здесь убежденным новообращенным христианином, чьими устами выражены антиисламские настроения, особенно во французском, латинском и английском переводах. Его отстраненный Compositore заменен рассказчиком от первого лица, дружески беседующим с европейцами. Эрудированный наблюдатель жизни разных обществ и деятельности ученых людей превратился в «историка», следующего ренессансным традициям. Звучащая в тексте рукописи убежденность ал-Ваззана, что Африка едина в исламе, в публикации размыта, так как клише, приведенные им при описании нравов Земли черных в древности перенесены в современность.

Впрочем, птица-трикстер все равно никуда не делась, и, хотя сказки из придуманного ал-Ваззаном сборника «Cento Novelle» опущены, большая часть истории, которую он хотел рассказать, сохранилась в издании Рамузио. В XVII веке возмущенный испанский инквизитор написал «запрещено полностью» на титульном листе латинского перевода 1556 года. Он прошелся по всему тексту, вычеркивая фразы, вызывающие возражения, и поставил большую звездочку на полях рядом с историей о птицах[709]. Книга ал-Ваззана использовалась для многих целей, но для множества образованных читателей, до которых она дошла на протяжении веков, она свидетельствовала, что даже в мире, разделенном насилием, сохраняется и возможность общения, и любознательность.

Эпилог

Сближения

Летом 1535 года Франсуа Рабле снова приехал в Рим. На данный момент ему не нужно было пристально следить, как проходит публикация его трудов на родине: французские переводы греческих медицинских текстов и популярные памфлеты; «Пантагрюэль», выдержавший восемь изданий после выхода в свет в 1532 году, несмотря на все раздражение, которое он вызвал у консервативных богословов Сорбонны; «Гаргантюа», всего лишь несколькими месяцами ранее вышедший из лионских типографий. Теперь Рабле мог с удовольствием осматривать достопримечательности Рима, который он не без иронии назвал «столицей мира», еще раз исследовать улицы и переулки, которые заприметил во время своего первого приезда в 1534 году, наслаждаться беседой с его учеными людьми, поближе познакомиться с папскими архивами, судами, установить контакты с нужными чиновниками — как по своим делам, так и в интересах своего покровителя, епископа Майезе, оставшегося во Франции. Он высмеивал эту бюрократию в «Пантагрюэле», но если он хотел, чтобы ему простили, что он переезжал из одного бенедиктинского монастыря в другой и изучал медицину без разрешения папы, то ничего не оставалось, как прибегнуть к помощи «испускающих ветры» буллистов, копиистов, датариев[710].

Двери для Рабле в Риме открывал его покровитель Жан дю Белле, епископ Парижский, которого папа Павел III недавно назначил кардиналом, а