на этот раз ее возьмет, – ответила Эмма резко, словно отбивая удар теннисного мяча.

Служанка вышла, и мы с Эммой стали ждать ее возвращения в полном молчании – нам нечего было сказать друг другу. Наконец она появилась и положила корзинку в Ренатину коляску.

– Желаю удачи, – сказала Эмма, открывая входную дверь, чтобы показать, что аудиенция закончена. Дождь усилился, и с неба лило как из ведра. Но нам не было предложено переждать ливень, да я бы это предложение и не приняла.

Ренату я надежно спрятала под зонтик, а сама в потоках дождя бодро покатила коляску к пристани, сжимая в руке драгоценную карту с адресом юнги. Мне было все равно, промокну я или нет: я знала, что не простужусь и не заболею, потому что завтра я должна его увидеть. Всю ночь я прокрутилась в постели без сна, пытаясь разгадать, какую ловушку подстроила мне Эмма, с такой легкостью отправив меня к юнге. Так ничего и не придумав, я под утро все же задремала и могла бы проспать, если бы меня не разбудил настойчивый плач голодной Ренаты.

За ночь дождь прекратился, и в безоблачном небе счастливым предзнаменованием сияло настоящее летнее солнце. Сговорившись с Эльзой, что за двойную плату она останется с Ренатой на весь день, я отправилась на пристань. Несмотря на сияющее солнце, с гор дул сильный ветер, так что волны в озере вздымались высоко, как в настоящем море. После нескольких неудачных попыток я нашла лодочника, готового отвезти меня на крошечный остров с непроизносимым названием.

Он согласился ждать меня там, сколько понадобится, назначив баснословную цену за каждый час ожидания. Глядя на карту, лодочник уверенно объявил, что волны ему нипочем и что через час мы будем на месте. Однако волны оказались сильней, чем выглядели с берега, а лодочник, хоть и хорохорился, оказался не слишком грамотным в чтении карт и не смог с ходу разобраться в путанице мелких островков. Так что на таинственный остров мы прибыли уже после полудня, он – раздраженный своей беспомощностью, я – раздраженная его беспомощностью. За это время небо тоже начало раздражаться – его затянули нервозные густо-серые тучи, и день уже выглядел не таким праздничным, каким казался с утра.

Но я не отчаивалась, подогреваемая уверенностью, что при моей встрече с юнгой солнце опять засияет и тучи спрячутся за горизонт. Остров оказался небольшим, но малодоступным – с трех сторон он обрывисто спускался к озеру почти отвесными скалами, с четвертой открывалась маленькая бухта, оснащенная грубо оструганными мостками. К столбу возле мостков была пришвартована большая моторная лодка.

– Лодочка-то недешевая, видать, хорошие денежки в нее вложены, – с завистью сказал мой лодочник.

– Вы уверены, что это именно тот остров, который отмечен на карте? – прервала я его финансовые соображения.

– Ясно, что уверен. Все-все совпадает – и широта, и долгота, значит, он и есть.

«Ну почему у входа на остров не поставить табличку с его названием?» – подумала я раздраженно и начала осторожно выбираться из лодки на мостки.

Задача была не из простых – неугомонные волны качали и швыряли нашу лодочку, то отгоняя ее от мостков, то снова приближая.

– Гляньте, там за кучей камней кто-то есть. Позвать бы его, чтобы он помог вам из лодки выбраться, – посоветовал лодочник.

Действительно, недалеко от берега была навалена высокая груда больших валунов, возле которой какой-то человек в грубом рабочем комбинезоне долбил ломом то ли землю, то ли камень – на таком расстоянии разобрать было трудно. Работяга не обращал на нас внимания, а может, из-за рокота волн он даже не слышал, как мы вошли в бухту.

– Вы бы лучше сами постарались мне помочь, – рассердилась я на лодочника, – я ведь за это вам плачу.

– Вы платите мне за то, чтобы я вас довез до этого проклятого островка и отсюда обратно, а не за то, чтобы я промочил ноги, таская вас из лодки на берег.

– Хорошо, я постараюсь справиться сама, но, если я упаду в озеро и утону, вам никто не заплатит! – рявкнула я и решительно ступила на мостки одной ногой. В этот момент высокая волна подхватила нашу лодку и отшвырнула от берега, и я, сама себе удивляясь, с громким визгом взлетела, как балерина, вспрыгнула на мостки и рухнула там на колени.

Мой визг и грохот падения привлекли наконец внимание рабочего – он отбросил свой лом и побежал к бухте. В несколько прыжков очутившись на берегу, он вскочил на мостки и грохнулся передо мной на колени.

– Как ты сюда попала, Сабина? – спросил он, и я вдруг поняла, что это юнга, неузнаваемо грязный и неуклюжий в тяжелом брезентовом комбинезоне. Взгляд у него был странный – тяжелый, незнакомый и какой-то вязкий. Мне стало страшно.

– Я приехала… вот, лодочника наняла… и приехала, – забормотала я бессвязно. Взгляд юнги подавлял меня и лишал речи.

– Я вижу, что ты наняла лодочника, я не об этом спрашиваю. Я спрашиваю, как ты сюда попала?

– Эмма дала мне карту.

– Ты была у Эммы? Зачем?

– Я надеялась, что ты мне поможешь. А она передала для тебя корзинку с едой.

– При чем тут корзинка? Зачем она послала тебя ко мне?

– Она меня не посылала, она только дала мне карту, на которой отмечен остров.

– Эмма не так проста, чтобы отправить тебя ко мне безо всякого умысла. Может, она сговорилась со стариком Зиги?

До меня не сразу дошло, что стариком Зиги юнга называет Фрейда.

– Она что, за твоей спиной сговаривается с Зиги?

Юнга захохотал – это был какой-то деревянный смех, будто кто-то щелкал дощечкой о дощечку.

– Теперь все сговариваются за моей спиной. Вот и ты сговорилась с Эммой. Кто бы мог подумать, что вы когда-нибудь сможете сговориться?

– А о чем Эмма могла сговориться с Зиги?

– Ясно о чем – устроить так, чтобы ты от меня отреклась, как все другие. Ведь я знаю, что Зиги засыпает тебя письмами, в которых требует, чтобы ты от меня отреклась.

– Откуда ты можешь это знать?

Юнга хитро прищурился:

– Я за это время научился читать письма Зиги. Это оказалось очень просто – я смотрю через его плечо, когда он их пишет. Он расписывает тебе, какой я негодяй, и понятия не имеет, что я все его письма читаю!

У меня потемнело в глазах – похоже, юнга и впрямь сошел с ума! А он продолжал с веселым отчаянием висельника:

– Я все знаю. Ведь ты участвовала в этих ужасных Берлинских дебатах, устроенных,