Король по-прежнему держал меня за руку. Я нарочно не стала отнимать ее, памятуя о Юдифи и о том, как она сладким голосом нела Олоферну, убаюкивая его в шатре, и о том, что ей пришлось вынести. Я тоже вынесу. От гнева я вся изнутри заледенела. Пусть думает, что завоевал меня. Пусть думает, что покорил мое сердце одним движением руки. Пусть думает, что я способна предать свой народ, чтобы воссесть возле него на престоле. Если ему так надо, пускай держит меня за руку сколько влезет — это будет справедливым воздаянием за поднесенный им дар, за дар, который я наконец-то могу назвать желанным. И дар этот заключается в том, что последние сомнения оставили меня. Я готова его убить.

Среди слуг были такие, кто время от времени наведывался в еврейский квартал.

Например, Пальмира, горничная Галины: когда ей надо было купить драгоценностей, она ходила по прилавкам еврейских ювелиров. В прежние дни Пальмира не часто до меня снисходила; если и заговаривала со мною, так не скрывая досады. Конечно, ведь госпожа моя была нежеланной дочкой герцога от покойной жены. Мы, слуги, танцуем те же танцы, что и господа: только не в бальных залах, а в кухнях да коридорах. Но нынче-то я была служанкой царицы, и, видно, не простой служанкой — иначе не стала бы моя госпожа за мною особо посылать. Поэтому, когда я постучалась у порога герцогининой гардеробной, Пальмира вскочила мне навстречу, отложила драгоценности, которые чистила, подошла, расцеловала меня в щеки, спросила, не утомилась ли я с дороги, и радушно усадила в свое кресло, стоящее у стены, смежной с господской опочивальней, где с другой стороны горел камин. И отправила младшую горничную принести чаю. Я была только рада присесть у теплой стены и попить чайку. Ох, как же я устала!

— Банкир? — спросила Пальмира, когда я назвала ей имя «Мошель». — Я-то сама не знаю, где он живет, но дворецкий знает. Ула, — обратилась она к девочке, — ступай принеси нам сладкого хвороста и вишен, а потом пойди скажи панову Нолиусу, что любезная Магрета тут, да спроси, не согласится ли он с нами почаевничать. Негоже любезной Магрете сразу пускаться в домашние хлопоты после такой-то дороги.

Снова эти танцы: Пальмира про себя ликует, что ей удалось залучить самого дворецкого. Не будь тут меня, он бы, разумеется, не стал благоволить горничной. Но я тут, и теплая стена греет мне спину, и слишком я стара для этих танцулек. Буду сидеть себе, да потягивать чаек, да похрустывать сладким хворостом. А придет панов Нолиус — скажу ему спасибо за то, что нашел время прийти и попить с нами чаю.

— Панов Мошель проживает в четвертом доме на Варенковой улице, — холодно и натянуто сообщил дворецкий, когда я названа ему имя. — Ее величество желают получить займ? Буду рад служить им чем смогу.

— Займ? Царица? — растерялась я.

Ирина сказала, что ей нужен человек в еврейском квартале. Я сразу тогда подумала о заимодавцах, что сидят за своими узкими прилавками и глядят через маленькие круглые очки на кольцо твоей матери, а потом дают тебе за него денег. Впрочем, разве это деньги? Так, сущая малость, а для тебя-то это кольцо много чего значит, но деньги тебе нужны позарез. Потому что одна девчонка, из тех, с кем ты сидела запертая в темной комнате, сбегала на свидание с молодцом, который нас выпустил. И теперь ей нужен доктор, который в ночную пору кроме как за серебро не придет. Вот такие у них дела, у этих заимодавцев в еврейском квартале. И герцогам с царицами там искать нечего.

Нолиусу понравилось, что я, верно, не все знаю. Может, я и царицына служанка, но все равно я глупая старуха, у которой в голове труха. То ли дело он, панов Нолиус, дворецкий, доверенное лицо герцога. Его немного отпустило, и, потянувшись к тарелке за хворостом, он с очень важным видом объяснил:

— Дело в том, что у Панова Мошеля банк. Он человек состоятельный и весьма почтенный. Он помогал с займами на восстановление городской стены после войны. Проявил большое благоразумие. Его светлость герцог принимал его у себя по разным делам восемь раз. И всегда распоряжались, чтобы панову Мотелю оказывали всяческое уважение. Панов Мошель никогда не торгуется. Он всегда приходит пешком, не в повозке, а женщины в его семье одеты скромно, и живет он не на широкую ногу.

Городскую стену отстраивали заново воины, так я всегда думала, а деньги тут вроде бы и ни при чем. Но конечно же, за стену нужно было платить: за камень и раствор, за еду и одежду для строителей. Но даже если и так, то мне казалось, деньги приходят из какой-то огромной кладовой за семью печатями, из сундука, полного золота, герцогского или царского. Я и думать не думала, что деньги дает неприметный человек, просто одетый и обходящийся без повозки.

Нолиус наклонился ко мне, намекая, что сообщает нечто очень секретное, ведомое лишь человеку его высокого положения, и со значением прибавил:

— Ему дали понять, что, если он обратится, двери для него всегда открыты. — Он выпрямился и пожал плечами, одновременно разведя руками. — Но панов Мошель отказался, и его светлость был только рад. Я слышал, как герцог сказал: «Свои дела я охотнее вверю довольному, нежели голодному. Чтобы рисковать, мне хватит и поля боя». Я бы непременно рекомендовал панова Мотеля, если ее величество желает уладить некие финансовые вопросы.

— Нет-нет, — покачала я головой. — Здесь другой вопрос, скорее женский. Внучка Панова Мотеля однажды преподнесла царице дар. И царица желает отблагодарить ее по случаю ее свадьбы. Она просила меня подыскать невесте подарок.

Нолиус уставился на меня озадаченно, потом переглянулся с Пальмирой. Они оба, конечно, решили, что я все напутала. Что ж, в каком-то смысле так и было. Но дело-то не в этом. Пускай будет вот такая история. Пускай им кажется, что старуха несет нелепицу.

— Тот дар она преподнесла царице еще до ее замужества, — прибавила я, чтобы мой рассказ не выглядел полной околесицей.

— Ах да, — весьма деликатно отозвалась Пальмира.

И она, и Нолиус явно решили, что дальше расспрашивать неприлично. Если начать вспоминать о старых деньках, то придется вспомнить, как неласковы они были со мной, случись нам повстречаться где-нибудь в доме. Мы с Ириной делили меж собой две стылые комнатушки под самой крышей, где не пристало жить герцогской дочке. В те времена Ирина порадовалась бы любому подарку — хоть бы и от внучки еврейского заимодавца. Молодец внучка, оказалась мудрее этих двоих: посеяла семена благодарности загодя и дождалась цветочков.

— Несомненно, это должно быть нечто памятное, — твердо сказал дворецкий: отныне все, кто делал добро царице, должны вознаграждаться, а кто причинял ей зло — наказываться. — Драгоценности, разумеется, тут не годятся, и деньги тоже. Может быть, что-то для дома…

— А давайте испросим совета у Эдиты, — предложила Пальмира.

Эдита — это домоправительница. Нолиус, уязвленный нашим обществом, охотно согласился: с Эдитой хоть кто-то здесь будет ему ровней. Через несколько минут домоправительница явилась. Она принялась жевать вишни и расспрашивать меня о царском дворце.