Жених с невестой все сидели на своих стульях посреди хоровода. Они крепко-крепко держались за руки. Мы протанцевали к ним, а потом обратно, и несколько мужчин вышли из круга, но танцевать не перестали. Они вступили в середину, нагнулись, взяли стулья прямо с невестой и женихом и подняли их. И пошли с этими стульями по кругу, то поднимая их, то опуская. И все это с песней. Это была громкая песня, большая, больше, чем Зимояров стук в дверь. Такая большая, что меня она всего пронизывала, но это меня нисколько не пугало, не как тот прежний шум и гам. Мне, наоборот, даже нравилось, что песня у меня внутри. Будто мое сердце билось в такт с нею, и у меня дыхание перехватывало, но мне было так хорошо. Все вокруг танцевало с нами. И деревья тоже, их ветви качались, а листья словно подпевали нам.

Мы кружились, быстрее и быстрее, но я не уставал. Мужчины, что несли стулья, — те уставали, но их тут же сменяли другие, и жениха с невестой не переставали носить по кругу. Даже Сергей один раз нес стул, я видел, как он покинул хоровод, а после вернулся. Мы кружились, и нам не хотелось останавливаться. Мы все танцевали и танцевали под серым небом, и, наверное, танцевали бы до скончания веков, но небо вдруг начало темнеть.

Оно не так темнело, как на закате. Скорее как когда развиднеется в пасмурную зимнюю ночь. Облака расходились — мало-помалу, сперва в одном месте, потом в другом, — и каждое оставляло после себя черный кусок неба. Небо понемногу и вовсе расчистилось — большое ясное ночное небо. Мы танцевали под звездами, только не весенние это были звезды, а зимние, яркие, блещущие на чистом небе. А снег вокруг нас и листья белых деревьев сверкали им в ответ. Мы перестали танцевать, остановились и стали смотреть на звезды. И вот мы больше не снаружи, мы опять в доме, и все смеются и хлопают — потому что мы сумели спеть песню. Ни Зимояр, ни зима нам не помешали ее спеть.

И тут раздался звон, такой, что оглохнуть можно — все равно как церковный колокол прозвонил бы совсем рядом, прямо за дверью. И мы перестали смеяться. Это был колокол, возвещавший полночь. День пришел к концу, а с ним и песня. Музыка стихла. Свадьба закончилась, а Зимояр никак не уходил. Он не помешал нашей песне, но песня не прогнала его. Он стоял посреди комнаты и держал Мирьем за руку.

И он сказал ей:

— Идем, моя госпожа, танцы закончились.

Пока он говорил, все понемногу пятились от него подальше. Мы с Сергеем тоже хотели отойти потихоньку, но, когда мы попытались, Ванда не дала. Ванда схватила нас за руки, а сама ни с места.

Панова Мандельштам держала Мирьем за другую руку, крепко так держала и тоже как к полу приросла. Вцепилась в Мирьем и не отпускала, а панов Мандельштам держался за нее, и сама-то Мирьем не спешила вырывать у матери руку. Зимояр поглядел на них и нахмурился; от этого все его лицо и лоб стали как ледышки — острые, сверкающие. И он сказал:

— Отпустите ее, смертные, отпустите. Лишь одну ночь она выторговала у меня, чтобы потанцевать. Не удерживайте ее. Отныне она моя госпожа и больше не связана с солнечным миром.

Но панов Мандельштам не отпустил, и Панова Мандельштам тоже. Она глядела прямо на Зимояра — лицо у нее было белое, измученное — и ни слова не вымолвила в ответ, только головой легонько качнула. Король поднял руку, и Мирьем закричала:

— Нет!

Он попытался вырвать руку Мирьем у пановы Мандельштам, но та не отпускала, и тут большие двери снова распахнулись, да с таким грохотом, что все, кто стоял рядом, так и подпрыгнули или кинулись прочь. Створки со всей мочи ударили в стены.

На пороге стояли еще одни король и королева. Корона была только у королевы, но я и так догадался, что рядом с нею король — потому что это были царь и царица, которые пронеслись мимо нас в санях, пока мы топтались у ворот. Царь оглядел комнату, заметил Зимояра и громко расхохотался — как поленья в огне затрещали. А Зимояр сразу присмирел.

— Ирина, Ирина, — произнес царь, — ты сдержала слово, и он здесь! Подай мне цепь!

Царица раскрыла ларец, вынула серебряную цепь и протянула царю, а тот шагнул в комнату, ухмыляясь во весь рог. Никто не заступил ему дорогу. Мы все отшатнулись подальше и прилепились к стенам.

И вдруг Зимояр говорит, да так гневно:

— Полагаешь, меня так легко поймать, иссушитель?! Прежде нам встречаться не доводилось, однако мне ведомо твое имя: Чернобог!

И Зимояр вдруг как прыгнет вперед и как схватит цепь обеими руками посередине. И вся цепь вдруг обросла ледышками, будто тут снежная буря пронеслась, и лед пополз вверх по рукам царя, по плечам. Царь завопил и выпустил цепь. Зимояр со всей силы швырнул ее на пол, а потом хлопнул царя тыльной стороной кисти.

Папаня иногда меня так шлепал, и Ванду тоже, и Сергея. Папаня рослый был, сильный, но таким шлепком он только с ног меня сбивал, и все. А Зимояров удар отшвырнул царя как тряпичную куклу. Царя подкинуло вверх, и он грянулся наземь да еще проехался по полу и с размаху врезался в сцену, и сверху повалились инструменты с жалостным звоном и гудением.

Я решил, что царь убился — от такого-то удара. Когда папаня брался за кочергу, чтобы отлупить Ванду, я всякий раз боялся, что он ее той кочергой убьет до смерти. Но даже кочергой так не врежешь, чтоб человек летел через всю комнату. Однако царь вовсе даже не убился. Я бы на его месте лежал себе смирно и подумывал, куда бы смыться, чтобы еще раз не наподдали. Но царь вместо этого поднялся на ноги. Он стоял не совсем прямо, и ноги его выписывали чудные кренделя, изо рта у него текла кровь, и зубы все были красные. Он зашипел на Зимояра, и когда он шипел, кровь у него на губах дымилась и горела. И глаза у него полыхали багровым.

— Спасайтесь! — вдруг закричала царица. — Бегите все, живо! Прочь из дома!

Все словно разом расколдовались. Народ заспешил прочь: кто-то побежал в соседнюю комнату, где недавно танцевали мужчины, кто-то — в кухню. Жених с невестой рука об руку тоже выскочили в кухонную дверь. Детей подхватывали на руки, стариков поддерживали. Все торопились уйти.

Нам бы тоже пора, решил я про себя, но Ванда никак не уходила. Мирьем все уговаривала панову Мандельштам спасаться вместе со всеми, а та не соглашалась. Она держала Мирьем обеими руками и не отпускала.

— Отец, прошу тебя! Мама, он вас убьет! — кричала Мирьем.

— Лучше мы умрем! — кричала панова Мандельштам.

— Это ты беги, ты спасайся! — вторил ей панов Мандельштам. Он все пытался обнять дочку.

Но Мирьем помотала головой, повернулась к нам и крикнула:

— Ванда! Ванда, помоги мне!

Ванда кинулась к ней, ну и нам с Сергеем деваться было некуда. Мирьем подтолкнула мать к Ванде и сказала:

— Прошу тебя, уведи ее!

— Нет! — ответила панова Мандельштам и вцепилась в руку Мирьем еще крепче.

Я видел, что Ванда растерялась. Она хотела сделать, как хочет Мирьем, и как хочет панова Мандельштам тоже. Ей очень надо было выполнить и то и это, поэтому уйти она не могла, а значит, и я не мог — ведь не брошу же я их с Сергеем.