не хотелось отличаться от школьных учителей, своих соседей с той и с другой стороны, — где им было накопить нужную сумму при своем скромном жалованье. По той же причине не заменил он и довольно безвкусный витраж над входной дверью с изображением Веселого рыцаря. Кэсл терпеть не мог этот витраж: при виде его у Кэсла всегда возникала ассоциация с кабинетом зубного врача — в провинциальных городках цветным стеклом часто отгораживают от посторонних глаз страдания пациента в зубоврачебном кресле, — но опять-таки из-за соседей, которые мирились со своими витражами, Кэсл предпочел ничего не менять и у себя. Школьные учителя, жившие на Кингс-роуд, строго следовали эстетическим принципам, принятым в северной части Оксфорда, где многие из них бывали на чаепитиях у своих профессоров, и там, на Бэнбери-роуд, велосипед Кэсла вполне нашел бы себе место в холле, под лестницей.

Кэсл открыл своим ключом йельский замок. Одно время он подумывал купить замок с шипами или что-то особое из того, что продается на Сент-Джеймс-стрит у «Чабба», но воздержался: его соседей ведь устраивает йельский замок, а за последние три года краж в их краю ближе Боксимора не случалось, так что ничем и не оправдаешь смену замка. В холле было пусто — как, судя по всему, и в гостиной, куда Кэсл заглянул в приоткрытую дверь; ни звука не доносилось и из кухни. Кэсл сразу заметил, что на буфете рядом с сифоном нет бутылки виски. Это было нарушением годами установленной привычки, и тревога вспыхнула в нем с такою силой, с какой начинает гореть кожа от укуса насекомого. Он позвал:

— Сара!

Ответа не было. Он стоял у входной двери, рядом с подставкой для зонтов, окидывая взглядом знакомую картину, где отсутствовала одна существенная деталь — бутылка виски, и не дышал. С тех пор как они сюда переехали, он всегда считался с тем, что рано или поздно рок настигнет их, и знал, что, когда это произойдет, нельзя паниковать — надо быстро уйти, не пытаясь собрать кусочки разбитой совместной жизни. «Находившиеся в Иудее да бегут в горы…» {83} Почему-то он подумал о своем двоюродном брате, работавшем в казначействе, словно это был амулет в виде заячьей лапы, этакий талисман, который мог защитить от беды, и тут же с облегчением перевел дух, услышав наверху голоса и шаги Сары, спускавшейся по лестнице.

— Я не слышала, как ты вошел, милый. Я разговаривала с доктором Баркером.

Следом за нею шел и сам доктор Баркер — мужчина среднего возраста с малиновым родимым пятном на левой щеке, в тускло-сером костюме с двумя авторучками в нагрудном кармашке, — возможно, правда, что вторая была не ручка, а фонарик, чтобы освещать при осмотре горло.

— Что-то случилось?

— У Сэма корь, милый.

— Ничего страшного, — сказал доктор Баркер. — Только чтобы он побыл в покое. И без яркого света.

— Не выпьете виски, доктор?

— Нет, благодарю вас. У меня еще два визита, и я уже опаздываю к ужину.

— Где же он мог эту корь подцепить?

— О, сейчас ведь настоящая эпидемия. Ну, не волнуйтесь. Форма у него легкая.

Когда доктор ушел, Кэсл поцеловал жену. Провел рукой по ее черным непокорным волосам, коснулся высоких скул. Обвел пальцем все ее темное лицо, словно коллекционер, вдруг обнаруживший среди деревянных поделок, расставленных на ступенях отеля для белых туристов, подлинную скульптуру, — так Кэсл как бы лишний раз убеждался, что самое для него в жизни дорогое по-прежнему при нем. К концу дня у него всегда возникало ощущение, словно его годами не было и он дома оставил беззащитную Сару одну. Однако ее африканская кровь ни у кого не вызывала здесь раздражения. Тут не было закона, грозившего нарушить их совместную жизнь. Они были в безопасности — в той мере, в какой это вообще возможно для них.

— В чем дело? — спросила она.

— Я встревожился. Все показалось мне не так, когда я вошел. Тебя не было. И даже виски…

— До чего же ты любишь порядок.

Он начал вынимать покупки из чемоданчика, пока она наливала виски.

— Действительно нет оснований для тревоги? — спросил Кэсл. — Не люблю я эту манеру врачей говорить о болезни, особенно когда они начинают успокаивать.

— Оснований для тревоги нет никаких.

— А можно мне пойти взглянуть на него?

— Он сейчас спит. Лучше его не будить. Я дала ему аспирин.

Кэсл вернул первый том «Клариссы» на полку.

— Дочитал?

— Нет, и вообще сомневаюсь, что когда-либо дочитаю. Слишком коротка жизнь.

— А мне казалось, ты всегда любил толстые книги.

— Попробую, пожалуй, взяться за «Войну и мир», пока еще не поздно.

— У нас ее нет.

— Я куплю завтра.

Сара тщательно отмерила четыре порции виски по нормам английских кабачков и, подойдя к Кэслу, вложила стакан ему в руку, словно письмо, которое никто не должен прочесть. Сколько он пьет — это знали только они двое: с коллегами или даже с чужими людьми он обычно не пил в баре ничего крепче пива. В его профессии склонность к алкоголю всегда может вызвать подозрение. Только Дэвис мог без разбора заглатывать напитки, не заботясь о том, кто его видит, но это его лихачество объяснялось полнейшей наивностью. А Кэсл и лихачество и наивность навсегда оставил в Южной Африке, где на него в любую минуту мог обрушиться удар.

— Ты не будешь возражать, — спросила Сара, — если у нас сегодня будет холодный ужин? Я весь вечер провозилась с Сэмом.

— Конечно, нет.

Кэсл обнял ее. Сила их любви была такой же тайной, как и то, что он выпивал четыре порции виски. Рассказать об этом кому-либо — значило подвергнуть себя опасности. Когда любишь, больше всего рискуешь. Во всяком случае, так изображает это литература. Тристан {84}, Анна Каренина, даже похотливая страсть Ловеласа {85} — а Кэсл заглянул в последний том «Клариссы». «Я люблю мою жену», — вот и все, что он когда-либо говорил даже Дэвису.

— Я вот думаю, что бы я без тебя делал, — сказал Кэсл.

— Примерно то же, что ты делаешь сейчас. Два двойных виски, а потом ужин в восемь часов.

— Когда я вошел, а ни тебя, ни виски не было, — я испугался.

— Испугался чего?

— Что остался один. Бедняга Дэвис, — добавил он, — приходит в пустой дом.

— Может, у него жизнь куда веселее, чем у тебя.

— С меня хватает веселья, — сказал он. — У меня есть ощущение надежности.

— Неужели жизнь за стенами нашего дома такая опасная? — Она отхлебнула из его стакана и коснулась его рта губами, влажными от