Князь Федор криво усмехнулся: вот в этом нет никакихсомнений! Но как же нашел его Бахтияр? Верно, выследил Савку. Но почему? Как онмог связать слугу, коего никогда не видел, с его якобы погибшим господином,появления которого нигде, кроме как на том свете, и вообразить нельзя?! Или этослучайность? Или Бахтияр следил за Сивергой да случайно обнаружил соперника?Нет, что толку ломать голову. Насколько князь Федор знает тщеславного черкеса,тот не замедлит и сам похвалиться.

Он угадал.

– Думаешь небось, как я тебя отыскал, проклятый душман [71]?– ухмыльнулся Бахтияр. – А вот как!

Он медленно потянул что-то из-за пояса, и князь Федорневольно покачнулся. Он не верил своим глазам: тот самый зеленый платок, тотсамый…

– Узнаешь? – прошипел Бахтияр, вертя в воздухе дранымлоскутом, и швырнул его князю Федору: зеленое облачко взмыло и медленноопустилось на пол. – А это узнаешь? – Он выдернул из-за пазухи лоскут поменьше– тоже зеленый, тоже шелковый… – А ну, приложи один к другому – увидишь, чтобудет!

Князь Федор не шелохнулся. Ему не нужно было соединятьлоскуты – зачем, если он и так знал, что это один и тот же платок, им же самимразорванный вьюжным декабрьским утром, в заснеженном ложке близ Раненбурга… Ах,черт! Федор оставил этот кусок шелка Маше на поляне, возле чума Сиверги, какзнак своего присутствия, а пакостник Бахтияр украл его – ну и свел концы сконцами…

«Бахтияр, конечно, нечисть, – словно бы сказал в его головечей-то укоризненный голос. – Но ты тоже хорош! Зачем платок оставил?! Вот ужправда что: кабы у дятла не свой нос, кто б его в дереве нашел? Дятел ты – дятели есть!»

Да, утер ему нос Бахтияр! Опять с ним посчитался. Эк у нихвсе по нулям выходит: сначала Федор одержал верх, в Каменном саду спасши отБахтияра Машу и едва не изувечив ошалевшего черкеса. Через несколько месяцев вприснопамятной конюшне Бахтияр оставил его валяться в грязи и не прибил досмерти, только повинуясь приказанию своей госпожи. Вскоре князь Федор взялреванш, и, как бы ни сложились события в дальнейшем, он и перед смертьюрасхохочется, вспоминая «зеленое знамя ислама» на снегу и рев Вавилы: «Аллахакбар!» Но Бахтияр, увы, оказался не дурак, и, похоже, настал его чередсмеяться над противником. Вот сейчас выпалит ему в грудь из одного да другогодула этого роскошного, верно, принадлежащего самому светлейшему охотничьегоружья – и все терзания совести, все муки нерешенных проблем улетят от князяФедора, как улетает дым от погасшего костра! Ну, знать, такая судьба…

Он вдруг распрямил плечи, глубоко вздохнул. Почему-тосделалось легче, лишь возложил он вину за свершившееся на судьбу. Ясно, чтотолько один из них выйдет из этой избушки – ну так пускай жребий небесрассудит, кто это будет.

– Во всем виновен ты! – с ненавистью бросил Бахтияр. – Ссамого начала – ты!

– Надо полагать, я первый был, кто тебе рыло расквасил? – немог удержаться князь Федор, чтобы не задраться, и ствол с силой вонзился в егогрудь, а палец Бахтияра заплясал на курках.

И вдруг черкес отстранился:

– Думаешь, я тебя за то поклялся убить, что ты у меня ееотнял? За женщину биться – обычное дело, на то она и женщина, а мы – мужчины.Нет… ты ей зла желал!

– Ну да, я – зла, – с издевкой кивнул князь Федор. – А ты,конечно, добра, когда ее насилкой брал? Ничего себе добро!

– Так это ж потом! – вскричал Бахтияр возмущенно. – Потомнасилкою! А сначала она… – Черкес умолк, словно подавился.

Князь Федор отпрянул. Кровавая мгла затянула взор. СейчасБахтияр скажет – и это будет последнее слово в его жизни, потому что даже если онвыстрелит в князя Федора, тот успеет перервать зубами его горло за этопозорное, роковое слово!

Но Бахтияр не говорил ни слова, и красная пелена мало-помалусошла с глаз, Федор мог видеть – и с недоумением увидел, что черкес, хотя идержит руку на спусковых крючках, немного приопустил ружье и с тревожным,болезненным любопытством вглядывается в лицо соперника.

– Одного не пойму, – пробормотал черкес, – коли ты за нейсюда пришел, так зачем таишься и ее терзаешь неизвестностью?

Слова Бахтияра были Федору как укус собаки. И самое ужасное,что недоумение сие было справедливым. Сейчас, перед лицом смерти, в оба глазаглядящей на него сквозь черные стволы ружейные, князь Федор вдруг осознал,каким же он был бессердечным дураком. И сам мучился, и ее, голубушку, мучил. Дачто за беда? Сознался бы в грехе, а когда б она отвернулась, нашел бы себескорую смерть. Это все ж милосерднее, чем терзания неизвестностью. СпасибоБахтияру… вот смех-то: спасибо Бахтияру, лютому врагу, что сподобил осознать,до какого греха довела его темная сила злых страстей. Любопытно, что скажет илисодеет Бахтияр, ежели князь Федор вдруг примется благодарить его завразумление?

Воображаемая картина показалась настолько несусветной, чтокнязь Федор не удержался от нового смешка – и тут же смешок сей сменилсяболезненным стоном, ибо дула с новой силой врезались ему в грудь.

– Ты!.. – взревел Бахтияр в ярости. – Будь проклят ты! Смехтебе – а ей смерть! Ты жив, похохатываешь – а она, пташка с крылом перебитым,не чает, как жизнь избыть, чтоб с тобой на небесах, в вашем русском раюсоединиться! Только ей-то там место, а вот твою черную душу жестокосерднуюдемоны в аду будут терзать! За что, ну за что ты ее так? Она ведь из-за тебяжизни решалась!

Князь Федор похолодел. Что он врет, поганый басурман? Все онврет!

– А, ты не ведаешь? – злорадно вскричал Бахтияр, заметив,каким смятением полыхнули светлые, дерзкие глаза ненавистного гяура. – Неужто?Ну как же! Что тебе до ее жизни и смерти! Что тебе до нее!..

Исступленный крик его оборвался, ибо, внезапным движениемвывернувшись из-под стволов, князь Федор вырвал ружье из руки Бахтияра ишвырнул в угол с такой силою, что от удара дуплетом ударили выстрелы, которых,впрочем, не заметили ни тот, ни другой: стояли, скрестив сверкающие взоры, иежели б можно было убивать глазами, оба уже лежали бы бездыханны.

Князь Федор шагнул вперед – Бахтияр невольно попятился,обожженный этим горячим взглядом, и это был миг, когда он утратил преимуществовнезапности: гяур оказался стремителен, как молния, и притиснул черкеса кстене, приставив ему кинжал к горлу. Достаточно было одного резкого движения,чтобы клинок вонзился в яремную вену – и прощай, жизнь.