Теперь он знал о ней все. Он знал, как она ласковоприоткрывает губы и нежно прижимается к его языку в поцелуе. Он знал, как,вдруг задохнувшись, она отрывается от него и тотчас, словно пытаясь загладитьнекую воображаемую обиду, покрывает быстрыми, легкими поцелуями уголки его рта.И резко, до стона вздрагивает, тесно прижимается к нему чреслами, не в силахбольше ждать: желание вспыхивало в ней мгновенно, как искра, и она сгорала отнетерпения как можно скорее утолить страсть. Он знал, что она не умеет ждать ихочет раз за разом испытывать ту власть, которую имеет над ним…

Князь Федор тяжело, прерывисто вздохнул. То, что свершилосьмеж ними на поляне, залитой солнцем, не могло быть описано никакими словами.Это было как возвращение к жизни, самозабвенный восторг, очищение, искупившееего невольный грех с Сивергой. Федор хотел открыться ей там же, на поляне, едваразомкнув объятия, но послушался голоса рассудка и ушел, оставив по себе лишьрваный зеленый платок, в котором когда-то изображал исламского абрека и которыйхранил с тех пор, ибо он оставался единственной памяткой о незабываемойраненбургской ночи.

Он поедом ел себя за то, что не дождался Машиногопробуждения, однако знал, что тогда не мог поступить иначе. И дело здесь былоне только в заверениях Сиверги: мол, Мария слишком исстрадалась, чтобывыдержать реальность его возвращения; разум и сердце, надорванные горем, могути не перенести радости, ей надо пока что привыкнуть к призрачному счастью,призрачной любви, измучиться этой призрачностью и взмолиться о воскрешениимертвого.

Дело было в ином… Сотворив человека, бог вселил в него нечтобожественное – некий подобный искре помысл, имеющий в себе свет и теплоту, –помысл, просвещающий ум и показывающий ему, что добро и что зло. Называется этосовестью… и она угрызала князя Федора непрестанно. Для него открыться Машезначило сознаться ей во всем.

О, конечно, он не сомневался, что в первые мгновения, часы,дни встречи она будет так счастлива видеть его живым, что и слушать не пожелаетего исповедь, а если и выслушает, то не поймет. И только когда минует первоеопьянение счастья и наступит похмелье, она осознает, что жизнь ее зависит отчеловека, ввергнувшего ее семью в пучину горя и бедствий: разрушившего ихблагоденствие, убившего ее мать, жестоко обманувшего ее невинность, осквернившегоих святые клятвы перед алтарем… Что ей до того, что он и сам уничтожил себя ипрежнюю свою жизнь? Это был его грех, а наказание понесла она. И этого она непростит. Не простит!

Дни шли за днями, складывались в недели, и князь Федор всеглубже погрязал в трясине своих тягостных мыслей, не в силах продолжатьобманывать Машу – и не находя сил открыться ей. Прошла неделя, и другая, итретья. Сиверга не раз появлялась в его избушке, говоря, что Маша умоляет оновом свидании с возлюбленным призраком, но князь Федор отказывался раз заразом. Любовная горячка жгла его и сушила, Савка почти с суеверным ужасомглядел на изнемогающего своего господина, который сам себя пытал небывалойпыткою. Сиверга сперва ревниво подсмеивалась, не веря, что он долго будет ждатьновой встречи с женой, посматривала на него сначала недоумевающе, потомнедовольно, а потом с откровенной злостью, уже требуя, чтобы он пошел к Маше.

– Ну вот что! – провозгласила Сиверга, разъярясь наконецокончательно. – Я приду к тебе завтра, и если ты опять скажешь «нет», клянусьМатерью Земли Калтащ Эква, создавшей человека: наведу на тебя такие чары, чтоты и знать не будешь, а пойдешь к ней и возляжешь с ней!

Он попытался возражать, угрожать – Сиверга не стала ничегослушать и исчезла, даже не позвенев своими бубенчиками: так рассердилась, что иони тоже рассердились. И князь Федор понял, что отсиживаться больше не удастся– надо что-то решать.

Решать для него значило одно – сознаться. Так и этакраздумывая о том, чем закончится это признание, он вдруг набрел на мысльнастолько простую и очевидную, что было поразительно, как она не пришла ему вголову раньше. Изумляясь бесспорности этого решения и своей прежней тупости,князь Федор некоторое время сидел, незряче вылупясь в дальний угол избы, – квеликому ужасу Савки, который и окликал его, и тряс, и даже непочтительнощипал, а потом оставил все усилия прервать сие оцепенение и тихонько заплакал,решив, что барин вовсе тронулся умом. В эту самую минуту князь встряхнулся,вскочил и ринулся к кадке – умываться, начал приглаживать волосы, готовыйнемедля пробраться тайком в Березов и во всем признаться… но не Марии. Ее отцу!

Именно перед ним, перед этим королем, ставшим пешкою в еголюбовной самонадеянной игре, порешил князь Федор повиниться в первую голову,ибо отравление Меншикова стало первым звеном в цепочке его преступлений. Какскажет Меншиков, так и будет. Он доверил светлейшему роль и суда, и палача,готов был по первому слову, даже знаку его немедля перерезать себе горло,повеситься, утопиться – да какая разница, какой смертью умереть, ежелиАлександр Данилыч не простит его, а как следствие – потребует оставить Марию?..Весь исполнясь жертвенной решимости, Федор даже сам от себя таил надежду напрощение, однако втихомолку рассудил: ежели Меншиков окажется великодушен, тоон явится единственным человеком, кто сможет уговорить Машу бежать из Березова,покинуть отца. Князь Федор слишком хорошо помнил березайскую конюшню, чтобы неопасаться отказа: эта девочка, его жена, лучше сердце себе разорвет, но честисвоей не уронит.

Его кидало то в жар, то в холод: безнадежность насмертьбилась в душе с надеждою, и руки его тряслись, когда наконец он нашел где-топод нарами шапку, накинул на плечо ремень ружья и жестом остановилперепуганного Савку, когда тот ринулся вслед.

Нет, ему не нужна никакая охрана на пути к своей судьбе, иесли дикий зверь прервет зубами или клыками этот путь, значит, так былосуждено.

Он шагнул к выходу и уже протянул руку, чтобы отодвинутьшкуру, загораживающую проем, как вдруг она отлетела в сторону, и лицом к лицу скнязем Федором стал какой-то высокий человек.

– Кто? – изумленно воскликнул Федор и осекся.

Меньше мгновения понадобилось ему, чтобы узнать неожиданногогостя!

Это был Бахтияр.

* * *

Князь Федор оцепенел; Савка оказался проворнее – пролетел,как храбрая птица, навстречу противнику, сжав кулаки, но Бахтияр неуловимoрезким движением выставил стволы своего ружья. Савка с размаху ударился о нихгорлом и, хрипя, рухнул на пол. Федор рванулся было к нему, но Бахтиярнавострил на него дула, и князь принужден был остаться на месте, с тревогойпоглядывал на Савку, который вытянулся дугой, задыхаясь, – и затих, безвольно раскинулся…

– Отойдет, ничего, – небрежно бросил Бахтияр. – Мне он ненадобен. Мне ты надобен!