Альфред Нобель (1896 г.)

Завещание, составленное Альфредом собственноручно, без юридической помощи, было датировано 27 ноября 1895 года и засвидетельствовано четырьмя свидетелями в Шведском клубе в Париже. Душеприказчиками умершего были инженер Рудольф Лильеквист и Рагнар Сульман. Последний провел основную работу по исполнению воли усопшего. Это оказалось делом нелегким. Оглашенное в начале января 1897 года завещание вызвало критику сразу с нескольких сторон и по разным причинам. Возражения касались как чисто формальных недостатков, так и его основной идеи: львиная доля наследства должна быть перечислена в «фонд, проценты с которого ежегодно выдаются в качестве награды тому, кто в течение текущего года принес человечеству наибольшую пользу». При этом национальная принадлежность не должна была приниматься во внимание – требование, которое многими воспринималось как непатриотичное. Кроме того, поскольку указанные для присуждения награды организации отнеслись к порученной им задаче либо скептически, либо отрицательно, многие посчитали, что завещание попросту надо признать недействительным. Французские власти также хотели обложить наследство Альфреда налогом, что было предотвращено судом, установившим, что последним местом его постоянного жительства являлся шведский город Карлскуга. После нескольких лет судебных разбирательств, как в Швеции, так и за рубежом, завещание было признано: в 1900 году был учрежден Нобелевский фонд, а в следующем году была вручена первая Нобелевская премия. В нашем контексте, однако, более интересным является семейный конфликт, вспыхнувший по поводу завещания между родственниками Альфреда в Швеции и в России.

Согласно завещанию, из 33 миллионов, оставшихся после Альфреда, 31 миллион отошел в научный фонд и только два – частным лицам, в том числе Софи Хесс, в течение многих лет составлявшей Альфреду компанию, и его старому компаньону Аларику Лидбеку. Семье достался один миллион шведских крон, распределенный следующим образом: детям Людвига Эммануилу 300 тысяч, его единокровной сестре Мине 100 тысяч; детям Роберта Яльмару и Людвигу по 200 тысяч каждому, а дочерям Ингеборг и Тире по 100 тысяч крон. Кроме того, детям Роберта должны были быть выплачены по 20 тысяч шведских крон, которые он подарил им еще при жизни (см. с. 284). Ни сестра Эммануила Анна, ни вдова Карла Мэри не получили ничего. То, что Эммануил получил наибольшую сумму, было естественно: он был самым близким Альфреду племянником и, кроме того, опекуном своих младших братьев и сестер. Полученная Эммануилом и Миной часть соответствовала 8 / 20 доли оставленного семье наследства.

Все, кроме детей Людвига, решили обжаловать завещание: семья Роберта, Яльмар Шёгрен в качестве опекуна своей жены Анны Нобель и Оке Шёгрен, в марте 1896 года женившийся на вдове Карла Мэри и бывший законным опекуном ее троих малолетних детей (ответственность, в которой в то время было отказано шведским женщинам). В ходе судебного разбирательства по оспоренному завещанию в начале февраля 1897 года было обнаружено, что существовал еще один, более ранний документ от 14 марта 1893 года. Это завещание также было засвидетельствовано в Шведском клубе в Париже. Оно было найдено среди бумаг Альфреда и снабжено надписью: «Недействительно и заменено завещанием от 27 ноября 1897 года. А. Нобель». Согласно этому документу, дети племянников Альфреда должны были получить 2,7 миллиона шведских крон в виде наличных денег и ценных бумаг, а также недвижимость на сумму примерно полмиллиона. Как именно распределялись эти деньги, установить невозможно, поскольку текст этого завещания был утерян. Нам остается довольствоваться утверждением Сульмана о том, что общая сумма завещанных средств составила чуть более трех миллионов шведских крон, что соответствует больше миллиарда рублей сегодня. Во втором завещании племянники унаследовали всего один миллион крон (около 400 миллионов рублей сегодня), то есть на две трети меньшую сумму.

Для родственников факт наследования только трех процентов от состояния Альфреда стал большим разочарованием, особенно узнав, что по первому варианту завещания они получили бы значительно больше. Надо полагать, они в равной степени были возмущены, когда узнали об устных и письменных показаниях инженеров Р. В. Штреленерта и Леонарда Васса, представленных Стокгольмскому суду 5 февраля. Они оба освидетельствовали завещание в Париже и оба подтвердили, что в связи с этим Альфред «определенно заявил, что оно является его последней волей». Работавший рядом с Альфредом в последние месяцы его жизни Штреленерт под присягой сказал, что тот несколько раз говорил с ним об «общих проблемах, связанных с наследством», и что в связи с процедурой засвидетельствования Альфред заявил, что «изменил более раннее завещание, по которому дети его братьев, уже обладавшие крупным богатством, получали слишком много и что в новом завещании он пожертвовал большую часть своего состояния на научные цели». Кроме того, при их встрече в Стокгольме, за несколько месяцев до смерти Альфреда, он заявил: «В основе своей я умеренный социал-демократ и считаю большие унаследованные состояния бедой, ибо это только потворствует лени человеческой». Посему, по его воле, лишь малая часть большого состояния должна была перейти к родственникам. Это касается и прямых наследников, которые не должны получать больше, чем требуется на их воспитание. Любое иное решение, считал Альфред, «порождает только лень, препятствуя здоровому развитию способности индивидуума самостоятельно добиваться независимого положения». В связи с этим он посетовал, что «его недавно скончавшийся брат, инженер Р. Нобель, который, как он думал, придерживался такого же мнения, оставил всё свое состояние детям».

Леонард Васс в своих показаниях подтвердил информацию Штреленерта: «Из высказываний Нобеля было ясно, что его явная воля заключалась в том, чтобы его состояние ни при каких обстоятельствах не досталось его родственникам, а лишь тем лицам, которые благодаря самоотверженной и честной работе на пользу человечества завоевали право быть его наследниками». Другое письменное свидетельство поступило от Чарльза Верна, друга Альфреда с 1870‑х годов, встречавшегося с ним несколько раз за последние годы. Ему Альфред сказал, что «он является родственником лишь тому, с кем он ощущает Wahlverwandtschaft [родство душ]». Вeрн также «слышал, как инженер Нобель резко высказывался против действующего законодательства о праве наследования». Таким образом, Альфред придерживался такого же взгляда на наследство, что и его брат Людвиг, заявивший что «капитал в чистых деньгах, оставленных в наследство детям, – это моральная гибель», тогда как «капитал в виде промышленного дела – хорошее оружие в борьбе за существование».

Есть все основания полагать, что на самом деле Роберт придерживался тех же взглядов, однако, в отличие от Людвига, у него не было дела, которое он мог бы передать сыновьям, не имевшим, как он считал, «ни сил, ни способностей» для «борьбы за существование». Поэтому они и получили в наследство то «независимое положение», за которое он сам боролся всю жизнь.