Мейдофф утверждал, что объем его мошеннического предприятия составлял 50 миллиардов долларов, но впоследствии его оценили в 65 миллиардов[207], основываясь на размерах фальшивых активов, якобы принадлежавших вкладчикам к концу деятельности фирмы. Чтобы обеспечить справедливое распределение оставшихся средств, ликвидационным управляющим нужно было определить, сколько вложила каждая из жертв мошенничества, а также сколько и кому уже было выплачено. Нескольким «организаторам», собравшим миллиарды с инвесторов, для которых они, по их утверждениям, тщательно проверяли работоспособность стратегии Мейдоффа, удалось получить сотни миллионов долларов комиссионных. Этот огромный приток средств позволил им внедриться в среду сверхбогачей с их обширными политическими и общественными связями. Утверждается, что один такой деятель извлек на 5 миллиардов долларов больше, чем вкладывал![208] Уже одно то, что Мейдофф позволял другим получать огромные гонорары за управление инвестициями, а сам довольствовался гораздо более скромными комиссионными со сделок, должен был насторожить вкладчиков, их консультантов и надзорные органы.

Государственные службы опубликовали список тринадцати с лишним тысяч бывших и нынешних клиентов Мейдоффа, в котором можно было найти кого угодно, от не слишком богатых флоридских пенсионеров до знаменитостей, миллиардеров и некоммерческих организаций, например благотворительных фондов и университетов. Если такую армию вкладчиков было так легко обманывать, во многих случаях это длилось десятилетиями, как это мошенничество (и другие ему подобные) характеризует теорию «эффективного» рынка, утверждающую, что инвесторы быстро и рационально учитывают в своих решениях всю общедоступную информацию?

В списке тысяч вкладчиков Мейдоффа было и имя одного хорошо известного финансового консультанта, участвовавшего в 1991 году в том совещании, на котором я разоблачил мошенничество Мейдоффа. К тому моменту я знал Неда – назовем его так – уже много лет и постарался разъяснить ему все подробности этой схемы. Хотя мы потеряли друг друга из виду в середине 1990-х, в 2008 году я был поражен, обнаружив его имя в официальных списках инвесторов Мейдоффа. Более того, один наш общий знакомый рассказал мне, что Нед, заработавший на своих консультациях сотни миллионов, по-прежнему советовал своим клиентам инвестировать в фирму Мейдоффа на той же неделе, на которой тот признался в мошенничестве.

Поскольку я когда-то был близко знаком с Недом, я попытался понять, почему он верил Мейдоффу. На мой взгляд, Нед не был мошенником. Мне кажется, что он скорее страдал так называемым когнитивным диссонансом. Так называют ситуацию, когда человек настолько хочет верить во что-то, что попросту отбрасывает любую информацию, противоречащую этой вере. Жертвы никотиновой зависимости часто отрицают, что курение опасно для их здоровья. Члены политических партий снисходительно относятся ко лжи, преступлениям и другим безнравственным поступкам своих однопартийцев, но требуют для своих политических противников немедленного и сурового наказания за такие же проступки.

К тому же я довольно быстро выяснил, что когда я высказывал Неду свою точку зрения, какой бы осторожной и обоснованной она ни была, это не оказывало сильного влияния на его действия. То же происходило и с другими его знакомыми. Когда Неду нужно было принять какое-нибудь решение, он просто опрашивал всех, кого знал, и следовал мнению большинства. Когда я это понял, я решил больше не тратить времени на высказывание ему своих мыслей.

В некоторых ситуациях, – например, если нужно угадать, сколько фасолин лежит в бочке или сколько весит тыква, – тот метод опроса, который использовал Нед, работает на удивление хорошо. Среднее по большому числу догадок обычно оказывается гораздо ближе к истине, чем большинство догадок отдельных людей[209]. Это явление называют коллективным разумом. Но, как и у большинства других упрощений, у него есть оборотная сторона, проявившаяся, например, в истории с Мейдоффом. Существовало всего два возможных ответа: либо он жулик, либо гениальный инвестор. Коллективный разум решил, что Мейдофф – гениальный финансист, и ошибся. Я называю эту оборотную сторону коллективного разума безумием леммингов.

К 1991 году я сократил свою команду до четырех человек. Стив Мидзусава с некоторой моей помощью занимался хеджированием японских варрантов[210]. Я также управлял своим собственным портфелем хедж-фондов, в чем мне помогала Джуди Маккой. Она отвечала у нас за налоговую и финансовую отчетность, а также помогала Стиву и администратору нашего офиса.

Я наслаждался жизнью и не особенно стремился вернуться в суету инвестиционной деятельности. Поэтому я попытался найти способ зарабатывать на наших знаниях в области статистического арбитража, не тратя на это чрезмерно много времени. Обсудив эту идею со Стивом, участие которого в любом подобном предприятии было бы жизненно важным, я стал искать партнера, которому мы могли бы предоставить свое программное обеспечение за определенные авторские отчисления.

Я обратился к Брюсу Ковнеру, успешному товарному трейдеру, которого я знал еще со времен Princeton Newport. В 1970-х Ковнер начал работать в компании Commodities Corporation, а затем занялся управлением своим собственным товарным хедж-фондом и в конце концов заработал для себя самого и для своих инвесторов несколько миллиардов долларов.

Где-то в 1980-х годах мы с Джерри Бэзелом, профессором финансового факультета УКИ, работавшим со мной в PNP, провели полдня в манхэттенской квартире Брюса, разговаривая с ним о том, как он добивался преимущества на рынке и что мы думали по этому поводу. У Ковнера был очень широкий кругозор, что позволяло ему раньше других обнаруживать связь между различными явлениями.

Приблизительно в это же время он понял, что на рынке имеется такой избыток нефтеналивных танкеров, что старые суда продаются чуть дороже ликвидационной стоимости. Ковнер организовал товарищество для покупки одного из них. Я стал одним из вкладчиков. Это предприятие открывало весьма интересные возможности. Мы были почти полностью застрахованы от убытков, так как всегда могли продать свой танкер на слом и вернуть бо льшую часть своих вложений. Но в то же время у нас были значительные перспективы получения прибыли: в прошлом были отмечены огромные колебания спроса на танкеры, а с ним и их цены. Через несколько лет наш отремонтированный гигант водоизмещением 475 тысяч тонн под названием «Императрица морей» (Empress Des Mers) уже бороздил Мировой океан с полным грузом нефти, принося нам прибыль. Я представлял себе, что моя доля судна – это семиметровый его участок, расположенный непосредственно перед мостиком. Впоследствии наше товарищество договорилось о покупке крупнейшего на тот момент судна, супертанкера «Морской великан» (Seawise Giant) водоизмещением 650 тысяч тонн. К несчастью для продавцов, когда наша оплата уже была внесена на депонент, их танкер неосторожно подошел к острову Харк в Персидском заливе, был атакован иракской авиацией, загорелся и затонул[211]. «Императрица морей» продолжала работать и приносить прибыль еще и в XXI веке. В 2004 году ее эпическая история наконец завершилась: судно было продано на слом за 23 миллиона долларов, что было значительно больше тех 6 миллионов, за которые оно было куплено. Вложенные в него средства приносили в период эксплуатации 30 % среднегодовой прибыли.